Безумие толпы

Жан Ги старался все время держать Эбигейл под прицелом. Пытался прогнать навязчивый образ: Пол Робинсон спешно готовит бутерброд с арахисовым маслом, когда одна его дочь взывает о помощи, а другая лежит мертвая. Потом берет бутерброд и…

– Нет, – твердым голосом отчеканила Эбигейл. – Мой отец никогда бы не подумал, что это я. Он знал: я неспособна на такие вещи. Я любила свою сестру.

И все же, решил про себя Гамаш, Пол Робинсон именно так и подумал.

– Твой отец потерял голову, – сказала Колетт. – У него случилось что-то сродни фуги, временного помрачения сознания. Он думал только о том, как защитить тебя.

И опять Гамаш поднял руку:

– Он был осторожным человеком. Постарался задраить любую щелку, сделать все возможное, чтобы правда не просочилась наружу и ни у кого не возникло ни малейших сомнений в его словах. Он написал это письмо, а потом лишил себя жизни, совершил этот последний акт любви и умер в абсолютной уверенности, что вас никто, никогда не сможет обвинить в этом преступлении. Вот только его признание было составлено странным образом.

Он достал письмо из нагрудного кармана. Бумага была теплой, согретой на груди, где учащенно билось сердце.

– Он пишет… – Гамаш нашел нужное место. – «Это не было преднамеренным. Я знаю». – Он посмотрел на Эбигейл. – Он пишет это вам. Чтобы вы знали: он уверен, на самом деле вы не собирались этого делать. Он говорит, что прощает вас, что теперь вы свободны и можете жить собственной жизнью. Продолжить учебу в Оксфорде. Реализовать свой потенциал. Он дает вам понять, что вы в безопасности.

– Поэтому он послал это письмо мне: хотел, чтобы я знала правду. – Колетт вздохнула. – И приглядывала за тобой. Выполняла вместо него родительские обязанности. Я делала это издалека, но всегда присутствовала в твоей жизни. Постоянно наблюдала за тобой.

– Вот за что его вечная благодарность, – сказал Бовуар.

– Да.

– Нет, это неправда, я не убивала Марию! – раздраженно бросила Эбигейл. – И какое все это может иметь отношение к тому, что случилось с Дебби?

– Вот на этот вопрос и нужно было найти ответ, – произнесла Изабель Лакост. – Если ваш отец не убивал Марию, если ее убили не вы, то кто это мог сделать?

Молчание воцарилось в хижине, его нарушали только пронзительные крики птиц за стенами.

– Дебби? – осторожно предположил Жильбер. – Она убила?

– Дебби? – переспросила Эбигейл. – Зачем ей убивать Марию?

Держать ружье становилось все труднее, ствол опускался, но она снова поднимала его.

Грудь, брюшина. Грудь, брюшина.

– Ревность, – сказала Лакост. – Фотография кричит об этом. – Она кивнула на снимок. – Дебби заперла ее в столе, потому что не могла смотреть на нее. Не желала видеть убитую ею маленькую девочку, и, конечно, ей вовсе не хотелось вспоминать, как велика была ваша любовь к сестре. Взгляните. – (Все посмотрели на фото.) – Видите выражение лица Дебби? Посмотрите, как она тянет вас за руку. Она практически пытается оторвать вас от сестры. Вы наверняка знали о ее переживаниях.

– Да, я знала, что Дебби собственница. Отчасти по этой причине я хотела охладить нашу дружбу. Она меня душила.

Если Эбигейл и спохватилась, что неосторожно произнесла последнее слово, то ничем себя не выдала.

– Есть и другая причина, по которой Дебби могла убить Марию, – сказал Гамаш. – Та, которую называет в письме ваш отец. Чтобы избавить вас от обузы.

– Нет, Мария никогда не была для меня обузой.

– Я говорю вам о том, что могло быть на уме у Дебби. Она объяснилась с вами, когда пришла с признанием? – спросил он. – Сказала, что сделала это из любви?

– С признанием? О чем вы говорите, Арман? – вскинула брови Колетт.

– Вы знаете о чем. – Он не сводил глаз с Эбигейл. – Она призналась, и вы убили ее.

– Нет!

– Да. – Его голос звучал мрачно. Печально. Никакого торжества в нем не слышалось.

– Арман… – Колетт двинулась было к нему, но Лакост встала между ними.

– Когда Дебби нашла и прочла предсмертное письмо вашего отца… – Гамаш сделал еще один шаг вперед. Он видел, что Эбигейл твердо держит ружье, и заметил краем глаза, как напрягся Бовуар, готовясь к стрельбе. – Она поняла, что ваш отец винил в случившемся вас. И решила сказать вам правду.

– Нет!

– Новогодней ночью. – (Теперь Робинсон вся обратилась в слух.) – Когда Колетт простилась с Дебби и вернулась в гостиницу, вы, намереваясь уехать, отправились на поиски своей подруги и нашли ее по следам в снегу. И тогда она вам сообщила, что ваш отец не убивал Марию. Что ее убила она. Я думаю, при ней были оба письма. Одно от Жильбера, адресованное вашему отцу. То самое, с помощью которого вы собирались шантажировать доктора. Но при ней было и другое письмо – от вашего отца.

– Ничего подобного, – огрызнулась Эбигейл.

– Она попыталась объяснить, что сделала это из любви? Просила прощения? – Гамаш внимательно смотрел на нее. – Не думаю. Полагаю, она искренне считала, что вы будете довольны. Даже благодарны. Может быть, даже скажете ей спасибо. Это и вывело вас из себя? То, что Дебби не испытывала никакого раскаяния? Не хотела признавать, что совершила преступление?

– Нет! Сплошная нелепица.