Безумное благо

Я вышел из метро на станции «Бурс». На площади повсюду стояли лотки, торгующие старыми пластинками на 33 оборота, кустарными сувенирами, антиквариатом, коллекциями марок, вышедшими из употребления игрушками. Карусель с деревянными лошадками довершала картину. Биржевые маклеры в бежевых костюмах ели бутерброды, сидя на ступеньках дворца Броньяр. Я нашел Макса в «Водевиле». Это ресторанчик, где никто никого не слышит. Макс создал биржевую фирму и только что подписал с агентством контракт на серию телевизионных роликов. Зал был забит постоянной клиентурой, состоявшей из адвокатов, кутюрье, журналистов. Очень мало женщин. В полдень дамы укрывались в ресторанах при гостиницах, в чайных салонах. У Макса была небольшая лысина, светлые, очень тонкие волосы и загар после уикэнда в Биаррице. За десертом он попросил меня устроить ему встречу с Марго. Я понял цель его приглашения. После обеда я купил для Мод заводную обезьянку с металлическими тарелками — точно такая была у Джеймса Дина в начале «Бунтаря без причины». [49]

Стучат. Три отрывистых удара. Дверь приоткрывается.

— Можно?

— А, это ты? Входи. Как дела?

— Скорее я должен задать тебе этот вопрос, ага.

Это Родольф. Он мужественно попытался меня утешить. Эта роль ему не шла. Я предпочитал, когда он предлагал провести остаток вечера в заведении, где меняются партнерами.

— Ты же не будешь и дальше тратить жизнь понапрасну?

— Я в этой игре большой спец. Не парься из-за меня.

Когда я вновь думаю о Мод на улице Мезьер, я вижу «мини» с желтым талоном, разрешающим парковку по месту жительства, на лобовом стекле и часами, которые летом отставали на час. Я думаю о детях, которых у нас не было и которые могли бы ходить гулять в Люксембургский сад, что совсем рядом. Большую часть времени я стараюсь не особенно думать об улице Мезьер.

Мод, прошу тебя. Прекрати смотреть через плечо Себастьяна. Я тебя знаю. Оставь нас, пожалуйста. Мы поговорим как мужчина с мужчиной. Себастьян расскажет тебе обо всем в подробностях, как только мы закончим. Скажите ей, Себастьян. Пусть она погуляет с собакой, с Симуром, этим золотистым ретривером, который спит у ваших ног, когда вы стучите на машинке. Ну? Мод ушла? Я могу продолжать? Точно?

Так вот. Вы родились где-то в 1929 году. Вы подделали все свои архивы. Нынешний директор лицея, где вы учились, отказывается предоставлять информацию, касающуюся вас. Ваш военный билет также таинственным образом оказался вне доступа. Офис, где он хранился, сгорел. От вашего университетского досье тоже не осталось никаких следов. Ваша первая новелла была опубликована в студенческом журнале, когда вам едва исполнилось двадцать, — история о самоубийстве и карликовом сомике. Затем вы направляли свою прозу в более престижные журналы. Ваше имя появилось в обзоре «Сэтердей Ивнинг Пост». В сундуке на чердаке хранятся эти ценные экземпляры, слегка пожелтевшие, бумага хрупкая и хрустящая, как вафли. Какое-то время вы работали на корабле, совершавшем круизы по Карибскому морю. Каюты были заполнены пенсионерами в шортах, половина из которых не покидала судно на стоянках. Вы должны были служить им чем-то вроде гида. На мой взгляд, эта работа возникла, чтобы улучшить ваше резюме. Вы закончили «Страну сливочного мороженого» весной 61-го. На гонорары купили этот дом, который по-прежнему ваш (дом на Лонг-Айленде появится позднее, после вашего ухода от публичной жизни). Большинство ваших рассказов — о людях, которым от пятнадцати до двадцати одного года. Вы убрали свои портреты с обложек своих романов. Призрак — вот что вы такое для всего света. Для призрака вы в весьма добром здравии. Конечно, у вас есть свои маленькие причуды. Вы моете руки не менее десяти раз на дню. Вы можете работать, только сидя лицом к стене. Вас не должны отвлекать никакие фотографии. Вам никогда не удавалось писать для детей. В университетских кампусах, напротив, вы были королем. Ваше имя было у всех на устах, ваши романы — в карманах походных курток всей планеты. Вам нравились полотна Уинслоу Хомера. На ваш взгляд, Эндрю Уайет был хорош лишь для европейцев. О Хоппере [50]вы и вовсе слышать больше не хотели. Вам обрыдли люди, которые умоляли вас рассказать их историю. Все были интересны, у вас просто не было больше сил. Читатели — вот отродье! Критики? — Даже не упоминайте о них!

— Критики! Если бы они могли, они разбили бы вам оба запястья бейсбольными битами.