Безумные дамочки

— Я же продукт капиталистического общества, — прошептала она в ответ.

И только когда танец закончился, Беверли заметила, что Симона и Хорхе удалились в спальню. Она со смущением услышала приглушенные голоса и знакомые звуки, доносившиеся из-за закрытой двери.

— Ну-ка, стойте! — начала Беверли голосом полиции нравов.

Больше ей ничего не удалось сказать, потому что Эдуардо страстно впился ей в губы. Ее давно так не целовали, поэтому потом не могла понять, почему она ему ответила: от неожиданности или от страсти (или от того и другого вместе). Беверли чувствовала обвивающие ее мужские руки, тепло его тела, которое расплавляло ее и давало давно утерянное ощущение собственной силы.

Не сила сопротивления, а сила влечения вдохновляла и возбуждала ее, Губы Эдуардо скользнули от губ к горлу и дальше — к груди. Беверли обезумела, когда он рукой сжал вздымающуюся грудь. Ей показалось, что она теряет сознание. Не убирая руки, он снова поцеловал ее в шею, взъерошил волосы и начал целовать ухо.

Потом уложил ее на софу, снял туфли, отстегнул чулки. Он целовал ее длинные белые ноги с таким неистовством, что она даже испугалась. Нашел молнию на спине платья и расстегнул ее. Черное платье соскользнуло, как старая кожа со змеи, открывая гладкую новую кожу, покрытую только лифчиком и короткой черной рубашкой.

Волосы у Беверли перепутались. Вид у нее был диковатым. Глаза Эдуардо сверкали от восхищения.

— Обожаю рыжих, — прохрипел он.

И в эту минуту зазвонил телефон. Эдуардо попытался удержать ее, и какую-то секунду Беверли колебалась, ей хотелось, чтобы телефон замолчал, чтобы она снова утонула в море желания, пропитавшего ее до мозга костей. Звонить мог только один человек — Питер, а она так долго подчинялась его требованиям, что не могла взбунтоваться из-за какого-то незнакомца.

— Мне нужно, — сказала Беверли и на трясущихся ногах побрела к телефону.

— Дорогая, все нормально? — спросил Питер. — У тебя странный голос.

— Все нормально. — Она откинула волосы со лба и пыталась успокоить дыхание. — Как ты, дорогой? Как дети?

— Мы скучаем по тебе, но держимся, — искренним веселым тоном ответил он.

Разве возможно, чтобы он скучал по ней сейчас, когда она вне пределов досягаемости? Беверли хотела в это поверить, но сомнения не исчезали. Было ощущение, что он старательно изображает тоску, играя роль заботливого мужа.

Она взглянула на часы. В Нью-Йорке начало одиннадцатого.

— Ты дома, дорогой? — спросила она.

— Да, конечно. Где же мне быть?

— Я просто спросила. Дети спят?

— Давно уже. Передавали тебе привет. Как ты долетела?

— Без происшествий.

В другом конце комнаты с ноги на ногу переминался Эдуардо и ждал, когда она закончит разговор и вернется к нему, чтобы продолжить прерванное занятие. Беверли раздражало, что она полураздета. У нее было чувство, что Питер может все увидеть по телефону. Она знала, что это невозможно, но это ничего не меняло. И поняла, что, хотя может быть, кем захочет, все равно останется той же самой Беверли, привязанной к мужу, детям и моральному долгу. Она не знала, заплакать ей или рассмеяться.

— Я позвоню тебе завтра, — сказала Беверли. — Поцелуй детей. И проверь, чтобы Питеру-младшему давали десерт только после того, как он доест все остальное. Ты же его знаешь.

— Да, дорогая, — ответил Питер. — Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи.

Беверли повернулась к изнывающему от нетерпения Эдуардо. Изумленными глазами он смотрел, как она спокойно подняла платье с пола, надела его и застегнулась.

— Что ты делаешь? — рванулся он к ней.

— Одеваюсь.

— Одеваешься? Я не понимаю… Я думал… Ты же была…

Ей было жаль его, жаль себя. Жаль, жаль, жаль. Кажется, это самое частое чувство у нее. Когда она перестанет всех жалеть? Перед внутренним взором возник образ Ди-Ди. Перед самоубийством она написала прощальную записку из трех слов: «Пожалуйста, простите меня».

— Пожалуйста, прости меня, — сказала Беверли обезумевшему Эдуардо. — Я тебя понимаю. Ты ненавидишь меня, но я ничего не могу с собой поделать. Надо было мне подумать сразу. Я должна была знать, что не справлюсь с собой.

Он грубо схватил ее за плечи.

— Ты сама не понимаешь, что несешь. Нельзя же меня просто отбросить. Я мужчина, а не школьник. А ты, ты женщина, так ведь? Чувственная, страстная женщина. Что случилось? Скажи!

Беверли в отчаянии пожала плечами.

— Я говорила с мужем…

— Мужем, — презрительно ответил Эдуардо. — Он далеко, очень далеко отсюда, а я рядом. При чем здесь твой муж? Или моя жена? Только ты и я.

Ей не приходило в голову, что он может быть женат. А теперь прямо сказал, как будто нет ничего естественнее, чем то, что у него жена и, конечно же, дети. Беверли восхитилась его простотой. Ей тоже хотелось быть попроще, хотелось бы броситься к нему в объятия, она мечтала, чтобы он сорвал с нее одежду, напал на нее. Беверли мечтала лежать под ним. Она хотела, чтобы он потушил охватившее ее пламя. Но, к сожалению, знала, что примет холодный душ и ей будут сниться кошмары. Она никогда не была так противна себе самой, как сейчас.