Безумный магазинчик

– По пьяни, – объяснил опер. – Знаешь анекдот про Илью Муромца? Приходит Илья в лес, а там деревья повыдерганы, у Змея Горыныча крылья переломаны, избушка Бабы Яги по бревнышку рассыпана, сама Баба Яга грустно так на пеньке сидит с подбитым глазом.

Илья Муромец спрашивает ее: «Кто ж, бабуля, здесь такое безобразие учинил, вас с Горынычем изобидел?», а Баба Яга вздыхает и говорит: «Какой же ты, Илюша, добрый, когда трезвый!»

– Вряд ли, – возразил Зыков. – По пьяни так топор не бросишь. Тут твердая рука нужна.

– Как раз по пьяни и бросишь. Пьяные еще не такие чудеса творят. Везет им, заразам.

– Так как насчет кошки? – спросил Денис. – Проведете экспертизу?

– Проведем, обязательно проведем, только надо придумать, как теперь эту чертову улику оформить.

– А вы обратили внимание на камеры слежения у особняков новых русских? Убийца ведь мог попасть в поле зрения камеры, и тогда его изображение есть на видеокассете.

– Не считай нас за дураков, – почему-то обиделся Колюня. – Естественно, мы изъяли и просмотрели пленки, заснятые в ночь убийства.

– И что?

– А ничего. В некоторых особняках камеры так, для отвода глаз стоят, чтобы воров пугать, в других видеокассету по второму кругу успели использовать, суки экономные, на кассетах, полученных у хозяев находящихся поодаль от Дачного проспекта особняков, вообще после полуночи никто не заснят, в итоге есть только одна пленка, которая может оказаться полезной, да и от нее толку немного.

– А что на ней? – оживился Зыков.

– Силуэт мужчины, который проходил по Дачному проспекту незадолго до смерти генерала.

– Так это же здорово! – обрадовался журналист. – А опознать не удалось?

– Какой там опознать! – расстроено махнул рукой опер. – Он в тени шел, далеко от фонарей, шапочка на нем с длинным таким козырьком, так что лица не видно. Промелькнул в темноте, как привидение. Разве такого опознаешь?

– Жалко, – вздохнул Денис.

– Жалко, – согласился Чупрун.

– Значит, мы договорились? Будем сотрудничать?

– Слушай. – Колюня доверительно наклонился к журналисту. – Скажи мне только одну вещь: как он это делает?

– Кто? Что делает? – не сразу сообразил Зыков.

– Да пес этот, будь он неладен! Как он палку-то с крыши достает?

– Понятия не имею, – пожал плечами Денис. – Я здесь работаю только с сегодняшнего утра. По правде говоря, мне и самому до смерти интересно.

– Но ведь собаки не летают. Так? – Колюня испытующе посмотрел на журналиста.

– Не летают, – подтвердил тот. – Если верить Глебу, они только левитируют.

– Вот что, парень, – решительно произнес опер. – Хочешь работать со мной – разбейся в лепешку, но узнай, в чем тут трюк.

– Узнаю. Обязательно узнаю, – честно глядя в глаза Колюне, пообещал Денис.

Марина Александровна Червячук включила телевизор и вставила кассету в видеомагнитофон. Эту четырехчасовую кассету, на которой были зафиксированы люди, проходящие в ночь убийства генерала перед камерой слежения с десяти часов вечера до двух часов ночи, дал оперативникам предприниматель, особняк которого стоял на пересечении Дачного проспекта и Лесной улицы, примерно на полпути между памятником Зое с кислотой и железной дорогой.

На экране телевизора возникло чуть затемненное изображение погружающейся в сумерки улицы. Червячук нажала на перемотку с одновременным просмотром кадров. Люди с комично-лихорадочной поспешностью сновали взад-вперед по тротуару. В правом нижнем углу высвечивались яркие белые цифры, указывающие дату и время съемки с точностью до секунды.

Экран становился все темнее и темнее. На Дачном проспекте зажегся фонарь, золотистым полукругом выхватывая из ночного мрака часть тротуара. Время перевалило за полночь. Теперь улица была пуста.

Темная фигура утрированно торопливыми шагами пронеслась по экрану и растворилась в темноте.

Марина нажала на «плей», на обратную перемотку и снова на «плей».

Неясный размытый силуэт теперь уже с нормальной скоростью двигался по неосвещенной стороне дороги, подальше от фонарей.

Раз за разом прокручивая эту сцену, Червячук до рези в глазах вглядывалась в туманную фигуру. Прежде чем исчезнуть с экрана, идущий по дороге человек делал своеобразное движение головой, поднимая и поворачивая ее. Похожим жестом мужчина, в которого она была влюблена, иногда разминал на ходу мышцы шеи.

«Я схожу с ума, – подумала Марина. – Это уже превращается в наваждение. Я не должна больше думать о нем, иначе скоро я начну видеть его в каждом пятне на стене».

Червячук снова отмотала пленку назад и включила воспроизведение. Призрак прошлого, повернув голову до боли знакомым жестом, растаял за кадром. Марине хотелось вцепиться в него руками, не позволяя ускользнуть, развернуть лицом к свету, сорвать с его головы идиотскую шапочку с закрывающим лицо козырьком и, заглянув в глаза, задать наконец вопрос, неотступно терзающий ее на протяжении пятнадцати лет. Только после этого она спросила бы у Богдана Пасюка, почему он убил генерала Красномырдикова.