Безумный Монктон

Он смолк и впал в задумчивость, потом стал медленно и тщательно перевязывать письма мисс Элмсли, после чего вдруг бросил взгляд на пустую стену рядом со мной с тем самым странным выражением, смысл которого был мне теперь так хорошо известен. С того дня, как мы выехали из Неаполя, я старался не волновать его и намеренно избегал бесполезных и шокирующих разговоров о призраке, который, как он полагал, постоянно его преследует. Но сейчас он выглядел столь спокойным и собранным, столь не способным впасть в перевозбуждение при упоминании опасной темы, что я решился заговорить не обинуясь.

— Что, призрак все еще является вам, как и в Неаполе? — спросил я.

Он поглядел на меня и улыбнулся:

— Разве я не говорил вам, что он следует за мной повсюду? — Он снова устремил взгляд в пустоту и продолжал, обращаясь туда, как бы к третьему собеседнику, присутствующему в комнате. — Мы расстанемся, — сказал он медленно и мягко, — когда заполнится пустующая гробница в Уинкотском склепе. Тогда я встану перед алтарем уинкотской часовни рядом с Адой, посмотрю ей в глаза, и искаженное лицо призрака исчезнет навсегда.

Промолвив это, он подпер голову рукой, вздохнул и стал так же мягко повторять про себя строки древнего пророчества:

Если будут пустовать
Склепы Уинкота и ждать
Монктона, что в свой черед
В землю предков не сойдет,
Сир и брошен, словно тать,
На ветру будет лежать,
Смрадным трупом будет гнить,
Трех аршин себе молить
(Тот, что акрами владел,
Не получит их в удел), —
Это будет верный знак,
Что сгустился страшный мрак,
Смерти тень все ниже, ниже,
Гибель Монктонов все ближе,
Над последним в их роду
Смерть взнесла свою косу.

Мне показалось, что последние строки он произнес несколько неразборчиво и попытался отвлечь его разговором на другую тему. Не обратив никакого внимания на мои слова, он продолжал, обращаясь к самому себе.

— «Гибель Монктонов все ближе», — повторил он, — но постигнет она не меня. Неотвратимый рок не висит более надо мной. Я похороню своих непогребенных мертвецов, я заполню пустующую гробницу Уинкотского склепа, и тогда начнется новая жизнь — жизнь с Адой!

Казалось, звук этого имени привел его в чувство. Он придвинул к себе дорожную конторку, спрятал туда пачку писем и вынул лист бумаги.

— Я хочу написать Аде, — сказал он, обернувшись ко мне, — и сообщить ей добрую весть. Она обрадуется еще больше моего, когда узнает.

Измученный всеми событиями этого дня, я оставил его писать письмо и отправился спать. Однако то ли я был слишком взбудоражен, то ли слишком утомлен, но сон не шел ко мне. В состоянии бодрствования ум мой, естественно, обратился к находке в монастыре и к тем последствиям, к которым эта находка, скорее всего, приведет. При мысли о будущем меня охватило гнетущее, томительное чувство, которому я решительно не мог отыскать объяснения: останки, обнаружению которых мой несчастный друг придавал такое значение, были найдены, через несколько дней они, несомненно, будут в его распоряжении и он сможет перевезти их в Англию на первом же торговом судне, какое выйдет из Неаполя, мне же могла служить наградой надежда, что теперь, когда исполнился его диковинный каприз, восстановится его душевное равновесие и новая жизнь, которая ему предстоит в Уинкоте, сделает его счастливым человеком. Такие размышления сами по себе, разумеется, не могли таить в себе ничего неприятного, и тем не менее на протяжении целой ночи все та же непостижимая, беспричинная тоска снедала мою душу, она томила меня, пока стояла темнота, томила и тогда, когда я вышел глотнуть первой рассветной свежести.

Наступил день, и начались неотвязные заботы — пора было вступать в переговоры с властями. Лишь те, кому доводилось иметь дело с итальянскими чиновниками, могут вообразить себе, каким испытаниям подвергал наше терпение каждый, к кому нам приходилось обращаться. Нас гоняли от одного сановника к другому, выражали недоумение, устраивали перекрестные допросы, окружали дело тайной, и вовсе не потому, что оно того требовало из-за своей сложности и запутанности, а потому, что каждому влиятельному чиновнику нужно было продемонстрировать свою важность, затрудняя достижение цели всеми возможными способами. После первого же дня знакомства с итальянскими государственными службами я оставил все бессмысленные формальности, которых никак нельзя было обойти, на долю Альфреда, а сам обратился к делу поистине трудному: нужно было благополучно перевезти останки из монастырской пристройки в Неаполь.