Безумный Пьеро

Как всегда в таких случаях, он задержал дыхание. Обычно это помогало, свербёж отступал. Но не в этот раз.

"Скобейда" — только и подумал бар Раббас. Какая-то ничтожная пылинка, которую и в микроскоп-то не углядишь, грозила приступом чиха.

Раввин зажал одну ноздрю и попытался высморкаться. Не получилось. Залез пальцем в нос. Стало совсем плохо.

Наконец, в груди бухнуло, и Карабас оглушительно чихнул. Слонопотам недоумённо поднял уши.

— А-а-аааап… — взвыл Карабас бар Раббас, закатывая глаза, — аап-чхи!.. ааап… чхи!! Ааааааааап… п — п — ппп… ЧХИ!

Слонопотам поднял хобот и недовольно вострубил. Звук чихания бил ему по ушам, и зверь демонстрировал неудовольствие.

— ЧХИ! ЧХИ! ЧХИ! Дочь твою Мать во все дыры! — тут в голове Карабаса включился еврейский чип и строго вопросил, уж не уверовал ли раввин в Дочку-Матерь, тем самым предавшись идолопоклонству.

— Скобейда! Да пошло оно всё! ЧХИ! ЧХИ! — Карабаса никак не отпускало.

— Вууу! — взвыли верные собаки. Они понимали, что шефу плохо, и выражали моральную солидарность.

Наконец, чихание замедлилось, а там и прекратилось.

Раввин потряс головой, продышался, улыбнулся — после чихания на него всегда накатывал приступ благодушия — и вдруг понял, что не чувствует разума Пьеро.

Проклятый чих сбило ментальную концентрацию. Он упустил маленького шахида. И двух других тоже.

НИКАКОГО ЭФФЕКТА

Буратина с трудом подтянул ногу поближе ко рту и, извернувшись, укусил себя за щиколотку.

Щиколотка оказалась невкусной. И всё. Даже боли не было.

ПОГОНЯ, ПОГОНЯ, ПОГОНЯ, ПОГОНЯ!

Когда Карабас понял, что Пьеро бежал, то, конечно, разозлился. Но не растерялся, о нет. Скорее даже наоборот — собрался, сосредоточился.

Сначала он нашёл место, где были застигнуты Пьеро и заяц. Раввин оставил полицейских собак всё там обнюхать и запомнить запахи. И встать на след, как только они его возьмут. А сам пошёл осматриваться: он помнил, что ощущал присутствие кого-то третьего.

Третий обнаружился поблизости. Это был бульдог, он лежал под деревом и зализывал порезанную лапу. Во время бегства он напоролся на что-то острое, лежавшее в земле неведомо с каких времён.

Карабас влез ему в голову и обнаружил воспоминания о Пьеро. Тогда он парализовал его, взвалил на плечо — испуганный пёс только постанывал — и понёс к слонопотаму. Он был намерен вытрясти из глупой собаки всё, что ей известно.

Тем временем его верные псы, наконец, взяли след. И погнали.

ТУДА И ОБРАТНО

Заяц не останавливался.

Напрасно Пьеро орал, дёргал его за уши и лупил пятками по рёбрам. Перепуганный, прихуевший — а пожалуй что и перехуевший — зверь нёсся куда-то, не разбирая дороги.

Маленький шахид паниковал, заяц это чувствовал и прибавлял скорости.

В конце концов он добежал до какого-то покоса, где стояли неубранные стога прелого сена. У маленького шахида промелькнула мысль направить зайца прямо в стог. Но не успел даже попробовать — заяц наприподдал, обогнул покос по широкой дуге, и понёсся в каком-то абсолютно непонятном направлении. То есть — Дочь знает куда.

Тем временем Пьеро немного успокоился и начал соображать. В частности, он сообразил, что заяц не сможет вечно носиться как угорелый — он скоро выдохнется, а потом и встанет. Или, скорее, ляжет. Тут-то Пьеро с него и слезет. И спрячется где-нибудь на местности. Потому что Карабас на слонопотаме…

Эту мысль он не додумал: прямо перед носом выскочили два карабасовых бульдога и бросились на него.

Несчастный заяц дико заверещал и, сделав немыслимую петлю, повернул обратно.

БУРАТИНА В БЕЗНАДЁЖНОМ ПОЛОЖЕНИИ

Да уж! К Буратине пиздец даже не приближался. Он был с ним. Он сжимал его в своих объятиях — долгих, целомудренных и отвратительных.

Нет, со стороны-то всё выглядело более-менее ничего. Деревяшкин лежал в мягком и тёплом сене. Внизу, под ним, лежали скорбные останки аннулипалпа.

Колыбелька, в которой летел Буратина, развалилась на части, листы подтирочного гриба оторвало ветром при падении. Пострадали также и штаны. Однако курточка была с ним, ничего ценного не пропало. Даже пиявки остались при нём — и, похоже, с ними всё было нормально. Во всяком случае, когда бамбук заглянул в мешочек, они шевелились.

Всё это, однако, не отменяло главного и страшного факта: ноги отнялись. Своих нижних конечностей Буратина не ощущал. Задница, правда, сохранила чувствительность. Но это не утешало. Икрочки, коленочки, ляшечки! Вот что было нужно Буратиночке, чтобы добраться до папы Карло! Но всё это сложное хозяйство не включалось, не работало. Что-то сломалось внутри. Что именно — Дочь его знает. Но — сломалось.

Оставался, правда, шанс, что ножки как-нибудь сами оживут, отмокнут. Но с каждым часом, проведённым в стогу, надежда на такой исход ослабевала.