Безумный Пьеро

— Свежая информация с мест. Возбуждённая толпа напала на полицейский участок. Есть жертвы. В то же самое время ограблен завод «Лилия и Серп». Хозяин убит. Ответственность взяли на себя учкудуки.

ПО-ДУРЬИ, ПО-БАБЬИ

— Ну и кто это сделал? — недовольно спросил Сорян.

— Не знаю, — мелкий зверёк из бухгалтерии жалобно посмотрел на полицейского.

— Как это не знаешь? — Сорян начал терять терпение.

— Ну правда же не знаю, — заныл мелкий. — Не было тут никого. Посторонних, — уточнил он.

На полу лежал труп господина Балтрушайтиса. С первого взгляда было ясно, что это именно труп. Со второго — что владельца фабрики уебали по темечку.

Мотузный с досадой стукнул ногой об пол. День сегодня не задался.

Утром в отделение прилетел бэтмен с завода "Лилия и Серп". Прилетел с заявой — дескать, убили хозяина, некоего Балтрушайтиса. Кто убил, почему убил — хрен его душу знает.

В принципе-то Балтрушайтис полицейским отстёгивал. Но не столько, чтобы вот прямо бежать и расследовать дело. Так что особо усердствовать причин не было. Поэтому на завод отправили не какого-нибудь следака, а первого, кто под руку подвернулся — то есть молодого Мотузного. Усилив его двумя обезьянами с IIQ около шестидесяти.

Понятное дело, какой-то следственной работы от него никто не ждал. Так, снять показания и составить протокол.

Однако показания должны быть осмысленными! А то, что бормотал этот мудила, не лезло ни в какие ворота.

— Не было тут никого, — повторял зверёк как заведённый. — Только наши. Быки вот были, сено жрали. Как их звать-то… Курдюмыч ещё был, со сборочного, свинюк старый. И вот я. А больше никого не было. Дочкой-Матерью клянусь!

Сорян почесал темечко. Получалась какая-то хуетень. Понятное дело, никакой электорат поднять ногу на хозяина не мог в принципе, на то он и электорат. Мелкий бухгалтерский зверёк был малахолен, его вялые лапки ни на какое серьёзное насилие не годились. К тому же Сорян видел, что голову пекинеса размозжили копытом. Уж в этом-то он разбирался.

В этот момент в кормовой зал вбежала повариха-куровца. Глаза у неё были круглые.

— Ой, чо деется-то! — начала она с порога. — Слухайте все сюды! Эта дура, змея-то наша, Юанька, с собою лошадь какую-то привела! Рыжая лошаденция, ну вот прям вся как есть рыжая! Глазищи на всю морду, вот такие глазищи, во! Да ещё наглая такая, никого не слушает! Попёрлася в библиотеку, так я ей говорю, какое у неё дело, а она на меня зырк! И я такая вся стою и чегой-то со мной сделалося, чё у мене голоса не стало и ноги не ходют! Я вот тока ща отмерла! Ой, а тута ещё кто? Вы, гражданин, откудова? — впялилась она в Соряна. — Вас тоже Юанька сюды завела? Вы на меня тока не смотрите, я с вас боюся!

Сумасшедшая догадка постучалась Мотузному в голову. Он слишком часто думал о рыжей лошади с огромными глазами, чтобы пропустить такое мимо ушей.

— Полиция, — сказал он. — Где сейчас эта рыжая лошадь?

— Да я же говорю, в библиотеке она, — начала было куровца. Потом до неё дошло.

— Палицыя? А чё случилось-та?

Тут-то она и увидела труп на полу. И заверещала — по-дурьи, по-бабьи.

ВОЗДУХ КОНЧИЛСЯ СЛИШКОМ БЫСТРО

Сорян Мотузный, изнемогая, смотрел в чуть приоткрытую дверную щёлочку на прекраснейший предмет во Вселенной. То есть на рыжую попку Евы Писториус.

Она была именно такой, как на хемульском плакате — но отличалась от плакатной, как Солнце от лампочки в шестнадцать свечей. Она излучала живые грации каждым своим волоском. Сорян отдал бы полжизни за право вылизать эту попу.

— Это не маршрутная карта, а ёбаный ананас! — кричала Ева. — Правый столбец смотрим, где наименование операции. Тут что написано?

— Четыре два восемь один, — послышался тоненький мышиный писк. — Код операции, кажется…

У Евы от возмущения задрался хвост. Обнажились части, не покрытые шерстью. Это был миг единый, но Сорян чуть не умер. Но всё-таки не умер, а просто кончил на дверной косяк.

— Ну чего, начальник? — буркнул обезьян за спиной.

— Тсссс, тише, — прошипел Мотузный и закрыл глаза, чтобы хоть немного сосредоточиться.

Ему было абсолютно ясно, что Балтрушайтиса прикончила Ева. Потому что просто больше некому. Местные это сделать не могли, а посторонних тут не было — кроме неё. Причина тоже была ясна как день: пекинес посягнул на её тело. Никакого другого объяснения в голову Мотузного не приходило, да и не могло прийти. Потому что его самого разрывало на части именно это желание.