Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов

Гросс никогда не любил слушать политические речи, считая, что все это не имеет никакого отношения к его работе. Но сейчас он ринулся к стоявшему у него за спиной приемнику и включил его. В кабинете зазвучал знакомый всем напряженный голос Геббельса, и первое, что услышали инженеры, была базарная брань. Рейхсминистр поносил Рузвельта и Черчилля, которые, как он выразился, надев штаны на голову, вообразили, что их ждут в Берлине с оркестром. Потом он начал орать о сверхновом секретном оружии, которое будто бы уже хлынуло грозным потоком с подземных заводов, недосягаемых врагу.

Гросс непроизвольно выключил приемник и растерянно посмотрел на инженеров. В кабинете наступила пугающая тишина.

— Конечно, Германия располагает не только нашим заводом,— глухо произнес Гросс.

Инженеры молчали.

Дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошел генерал СС Зигмаль, а вслед за ним комендант лагеря и начальник отряда гестапо майор Лейт. Генерал удивленно оглядел инженеров:

— Что здесь происходит?

— Техническое совещание,— потерянно отозвался Гросс.

— Развалили завод и совещаетесь?

Генерал Зигмаль подошел к столу, за которым сидел Гросс.

— Нам нужен этот кабинет с прямым телефоном.

— Я исполняю обязанности…— начал Гросс. Но генерал грубо остановил его:

— Нам известно, что вы исполняете. Болтать вы можете и в своем кабинете. Прошу вас!

Инженеры бесшумно покидали кабинет.

21

Умер Ян Магурский. Он уже давно плохо себя чувствовал, жаловался, на сердце. В подземелье, где всегда ощущался недостаток кислорода, он быстро терял силы и часто к концу смены даже не мог стоять. Работавший в соседней штольне Шарль Борсак помогал ему, но сердца своего отдать другу не мог. На лице Магурского появились отечные опухоли. Последнее время его стали мучать боли в суставах. Ночи напролет он стонал. Гримм достал из административной амбулатории лекарство, но оно не принесло облегчения.

Конечно, все подбадривали Магурского, говорили о скором конце войны, когда Магурский сможет уехать домой и серьезно подлечиться. Он слушал товарищей с грустной улыбкой — он отлично знал: до конца войны ему не дотянуть.

Однажды утром, когда инженеры шли на завод, Магурский вдруг засмеялся и сказал:

— А я их всех перехитрил. Они хотели меня убить, а я возьму и умру сам. Руки коротки, сволочи!

И он умер. Шел по своей штольне с чертежом в руках и упал… Когда Шарль Борсак подбежал к нему, он уже похолодел.

В этот же день связной, посланный Отто, передал Дем-ке для инженеров краткое сообщение: «Англичане и американцы начали новое большое наступление, для нас, очевидно, решающее. Будем вдвойне храбры и осмотрительны».

Поздно вечером, придя с завода, инженеры по нескольку раз перечитывали эту записку.

— Все же поторопился Ян со своей хитростью,— угрюмо сказал Гаек.

— Надо будет написать в Варшаву, когда вырвемся,— сказал Шарль Борсак.

— Я бы сказал: если вырвемся…— задумчиво произнес Баранников.

Последнее время Баранников с возрастающей тревогой думал о том, что неизбежно настанет день, когда гитлеровцы решат окончательно разделаться с заключенными. Этот день неумолимо надвигается с фронтом. Надо к нему готовиться и объединять силы. Вот и Отто в записке снова напоминает об этом. Баранников знал, что подпольщики, действующие в пещерах, готовят восстание.

Борсак немного удивленно посмотрел на Баранникова:

— Дело идет к концу, Сергей, и теперь каждый прожитый день — еще один шанс на жизнь и свободу.

— Шанс, по-моему, одинаковый и на смерть,— жестко сказал Баранников.

— Да, у меня тоже мало оптимизма,— сказал Гаек.— Ведь все мы для них — свидетели обвинения, и, конечно, самый лучший выход — нас убить.

— Они просто физически уже не смогут истребить такое количество людей! — горячо воскликнул Борсак.

Баранников попросил Гаека, жившего в одной комнате с Магурским, собрать и припрятать все, что от него осталось.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Демка:

— Можно?

— Входи.— Баранников посадил Демку рядом с собой на койку.

— Сегодня приходил ко мне мой гестаповец,— начал рассказывать Демка,— но слушать меня не захотел. Спросил только, не собираются ли инженеры бежать. Я сказал ему, что вроде нет, но пообещал разнюхать получше. А он рассмеялся и говорит: «Не надо. Я больше к тебе ходить не буду. Нет больше в этом надобности!» И снова рассмеялся.

— Симптом очень плохой,— подумав, сказал Баранников.

— А по-моему, им просто уже не до нас,— уверенно заявил Борсак.

Баранников рассердился:

— По-твоему, они завтра должны открыть ворота и распустить нас на все четыре стороны — нам, мол, не до вас. Этого, Шарль дорогой, не случится, и недаром подпольщики готовятся открыть ворота сами. Они готовят восстание, и я хочу, чтобы мы были с ними. Их много, сила. А мы— жалкая горстка, цель для одной автоматной очереди.