Безумство Мазарини

— Ты в курсе всех местных происшествий за последние сорок лет, слышала что-нибудь раньше про этих двоих беглецов?

Клара выпрямилась, как будто хотела, чтобы Симон полюбовался ее загорелой грудью в вырезе блузки.

— Сорок лет назад я еще не родилась, малыш!

— Ладно, шучу, ну так что?

— Про Жонаса Новаковски ровным счетом ничего не знаю, он не местный. Зато Жан-Луи Валерино…

— Зато?

— Зато его я знаю отлично. Лет десять назад он работал в мэрии. Мы пересекались два года, когда я только пришла. Он попался на налоговых махинациях, мухлевал с тендерами и государственными контрактами. Отдавал объекты тем, кто отстегивал самый большой процент. Представляешь себе схему?

— Представляю… А дальше что?

— Дальше ничего. Года два назад был большой скандал. Замараны оказались все, но за решетку попал только Валерино.

— И это все?

— Все. Но ты же меня знаешь, если я могу избежать пятен… Предпочитаю чистых людей.

Симон помолчал.

А когда Клара вернулась к своей песне, он внезапно выскочил из мэрии и вскоре вернулся с большой стремянкой.

— Зачем тебе эта лестница, Каза? Собрался подглядывать за девчонками в порту?

— Все муниципальные архивы хранятся на чердаке?

— Влипнем мы из-за тебя, Каза, — вздохнула Клара.

9. Мигалки в ландах

Среда, 16 августа 2000, 17:10

Дорога, ведущая к аббатству, остров Морнезе

— Заткнись! — крикнул я Арману, не дав ему рта раскрыть и помешав испробовать на мне одну из его излюбленных тупых шуток.

Хорошо, что он быстро соображал, не стал настаивать и отправился приставать к кому-нибудь еще, у кого настроение получше.

Мне требовалось уединиться. Я машинально делал то же, что все. Убрать паруса, переодеться в сухое, пешком двинуться в лагерь. Покинуть порт, пересечь городок Сент-Арган, пройти по площади 20 Мая 1908 года мимо статуи Мазарини, шагать по улочкам с красными ставнями до выхода из городка. Один и тот же маршрут, одни и те же действия вот уже десять дней.

Я мог все это проделать, не отрываясь от своих мыслей.

Мой отец жив! В самом начале у меня в голове словно образовались два полюса.

С одной стороны — все, что было в этой ситуации невозможного. Иррационального. Сирота, которого все уверяли, что отец умер… встречает его десять лет спустя вполне живым! Спятить можно.

Но с другой стороны, на противоположном полюсе — логическое развитие событий.

Я рассуждал на ходу, и мерный шаг помогал выстраивать мысли. Нет, если хорошенько подумать, в этом нет ничего иррационального. Все выглядит очень логично. Последние слова моей матери — ее предсказание — были совершенно ясны. Когда-нибудь ты с ним встретишься.

Что она имела в виду?

Что он уехал далеко… Но не умер?

Все становится понятным. Прежде всего — мои глубинные чувства. То, что шестилетним я не плакал. То, что следующие десять лет после этого не грустил. Отсутствие нормальной реакции, той, какую ждут от ребенка, узнавшего о смерти отца, — слез, истерики, депрессии. Чем еще можно объяснить это безразличие, если не тем, что я знал — меня обманывают. Мой отец жив. Он меня ждет.

Разумеется, я подумал и о том, что вообразить отца живым — удобный способ избавиться от чувства вины. Тайная работа моего бессознательного.

Идущие впереди Йойо и трое наших затянули «Самый долгий день», они не столько пели, сколько орали в такт шагам, громко топая по пыльной дороге. «Под огнем, под обстрелом… порохом и пушками… мы пойдем к победе… потому что это самый долгий день»[4]. Этим кретинам нравилось маршировать под самые бездарные военные песни, и больше всех — Йойо. Когда они не могли вспомнить слова — свистели.

Укрыться в оболочке.

Черной оболочке моего траура.

Я не видел отца мертвым. Я не видел его тела. Я никогда не был на его могиле. Я даже не знал, как он умер. Разум ребенка, не испытывающего скорби, изобретает всевозможные уловки, чтобы не признавать смерти. Все это я читал. Прочел кучу книг, бродил по сайтам, посвященным скорби, знаком со всеми теориями примирения со смертью. Но этого оказалось недостаточно, чтобы пошатнуть мою уверенность… Просто-напросто потому, что мой отец был жив, а меня все эти годы обманывали!

Мы вышли из Сент-Аргана и двигались мимо новых построек. Маленькие страшненькие белые двухэтажные домики. Все одинаковые. Они казались оскорблением рядом с гранитными домами в центре Сент-Аргана, с хуторами и фермами Морнезе. Сегодня утром, на пути туда, современные здания выглядели заурядными, не более того, а теперь — непрочными и одновременно зловещими, будто кто-то расставил путешественникам западни. Скрытая тюрьма для туристов. Пейзаж, который я несколько часов назад находил безвкусным, внезапно сделался таинственным.