Безумство Мазарини

И, словно чтобы избавиться от чувства вины, он проделал несколько разминочных движений. Заливающий террасу солнечный свет выгодно подчеркивал накачанные грудные мышцы.

— А свидетельство на право собственности? — спросил Симон. — На земли аббатства?

— Ты и об этом знаешь?

Симон кивнул. Бордери сел, сделал глоток вина и сказал:

— Ты, похоже, встречался на Морнезе с нотариусом. Толстяк Бардон еще жив? Один из немногих, кому можно доверять. Странный тип, но надежный. Они с Жаном договорились, что в случае его гибели я буду распоряжаться участком до тех пор, пока Колену не исполнится шестнадцать. Уже десять лет. Господи! Как быстро они пролетели. Должен признаться, я почти забыл про все эти дела. Участок на острове, наверное, совсем заброшен, но мой бухгалтер должен ежегодно платить налоги. Помнится, в последние годы я подписывал какие-то бумаги насчет музея в аббатстве. Я согласился бесплатно предоставить им в пользование участок, что-то в этом роде, — при условии, что они ничего не будут там строить. Признаюсь, что еще час назад мне было в высшей степени наплевать на эту землю.

Симон вспомнил абстрактные картины на стенах этого дома. Геометрические формы, очень яркие, минималистские. Стоят наверняка целое состояние. Впрочем, в современном искусстве он разбирался не лучше, чем в вине.

— Ты шокирован? — спросил Бордери. — Ясное дело, ты еще молод. Сейчас мне, конечно, немного стыдно, но я, возможно, все позабуду сегодня вечером, в Кабо-Верде. Десять лет — ничто, когда живешь на бегу. И настоящим не живешь, и прошлое забываешь. Смотришь только вперед, всегда вперед.

— А что с Коленом?

Бордери посмотрел на Симона в упор:

— Ты в самом деле думаешь, что он в опасности? Даже после стольких лет?

— Вы считаете, что побег Валерино именно сейчас может быть совпадением?

Бордери допил вино, встал, прошелся по белоснежным плиткам пола.

— Черт, это паршиво! Говорил же я Жану, что оставленное у нотариуса досье, бумаги, которые надо будет передать его сыну, когда тот подрастет и сможет понять, — это отравленный подарок. Вывалить все это на мальчика, без подготовки и предупреждения. Натравить на него всю свору. И только ради того, чтобы сын узнал, что его отец не убийца, и в день, когда ему исполнится шестнадцать, смог гордиться дорогим папочкой! Гордись, сынок, и беги!

— В досье Жан Реми обличал истинных преступников?

— Да, — ответил Бордери. — Со всеми доказательствами!

— Ну и ну… Это объясняет побег Валерино. Перехватить мальчика. Сделать все, чтобы он не получил документы. Надеюсь, Колен уехал на каникулы с дядей и тетей куда-нибудь на Антильские острова или в Австралию. Во всяком случае, подальше от Морнезе.

Бордери грустно посмотрел на пустую бутылку.

— Не будем забывать, что есть и другая причина для охоты за ним. Легенда о Безумстве Мазарини. Ты, я думаю, об этом слышал?

Симон кивнул.

— Ну да… — улыбнулся Бордери. — В досье был и план этого гребаного клада.

Симон взглянул на оранжевую папку:

— А это копия того досье, которое было оставлено на хранение нотариусу на Морнезе?

— Нет, скорее его дополнение. Жан был не так глуп, он не стал бы складывать все яйца в одну корзину. В досье собраны все архивные находки, связанные с Безумством Мазарини. Еще одна бомба замедленного действия.

Симон не сводил глаз с папки.

— Тебе так хочется, чтобы она взорвалась у тебя в руках? — вздохнул Габриель Бордери.

49. В темноте

Суббота, 19 августа 2000, 11:26

Сарай у Чаячьей бухты, остров Морнезе

Мы с Мади и Арманом вошли в сарай под прицелом пистолета Валерино.

Меня снова затошнило от мерзкой вони тухлятины, в горле запершило от едкой пыли. Мади с Арманом оглядывали эту помойку, распотрошенные коробки, опрокинутые стулья, ползающих по стенам насекомых.

Я не мог выговорить ни слова. Мне хотелось перехватить взгляд отца, показать, что я растерян, сбит с толку.

Что он задумал?

Мог бы подмигнуть, чтобы успокоить. Это ничего, это такая хитрость, я потом тебе объясню.

Ничего подобного отец не сделал и вообще старался не встречаться со мной взглядом. А может, просто-напросто потерял ко мне всякий интерес. Они с Валерино велели нам сесть на грязные ящики в глубине сарая и теперь громко переговаривались.

— Что будем с ними делать? — спросил Валерино. — Выстрелы привлекут любопытных, а на острове и без того обстановка сейчас… Надо решать!

Отец раздумывал. Я боялся взглянуть на Мади и Армана, понимал, что прочту в их глазах страшный вопрос: Что творит твой отец?

Ответа у меня не было.

— Ты прав, у нас нет выбора, — в конце концов сказал отец.

Он раздраженно смахнул все с шаткого стола — гнилые яблоки и виноград растеклись по пыльному полу липкой жижей — и наконец повернулся ко мне:

— Спрашиваю в последний раз, Колен. Ты ничего не помнишь? Что было до того обеда? После? Во время? Насчет Безумства Мазарини?

В ответ я произнес одно слово:

— Папа.

Одновременно вопрос и мольба.

Я вложил в это слово десять лет надежды.