Безумству храбрых...

Федя жаловался, что продрог. Васька презрительно фыркал: "А в Ледовитом океане знаешь как? А Нансен через всю Гренландию на лыжах махнул! Ему тепло было?!"

По иронии судьбы к Ледовитому океану попал Федор, а Вася стал сапером в Крыму...

Федор вдруг представил себе отца. Где он? Что делает? Письма идут так долго...

Отец. Он не запрещал нырять в воду с высокого моста, но поднимал скандал, если сын забывал надеть пионерский галстук, прощал начисто располосованные на заборе только что купленные штаны, но строго наказывал за загнутый листок в книжке. Особенно непримирим был к обману, к невыполнению долга.

Вася ушел на фронт в первые же дни войны, а осенью Федор вместе со школой уехал в колхоз на уборку. И через неделю сбежал оттуда домой.

На другой день отец привез его обратно и вечером, когда колхозники и школьники собрались перед клубом послушать последние известия по радио, втолкнул Федора в круг и сказал: "Вот дезертир. Его старший брат на фронте, а он бьет ему в спину ножом. Побег с колхозного поля — это удар в спину нашей армии".

Отец сказал: "Тот, кто убежал сегодня с картофельного поля, завтра убежит с фронта". И презрительно хлестал сына обжигающими словами: "Ты мечтаешь стать летчиком, бить немцев. Какой из тебя летчик, если ты не захотел поработать здесь, испугался трудностей! А что ты будешь делать на фронте? Ты сбежишь от первого выстрела!"

Школьники были потрясены этим судом не меньше Федора.

Если бы кто-нибудь другой бросил свой пост, Федор назвал бы его трусом. Отец говорил: "Свои и чужие поступки меряй одной мерой. Скидок на свое не делай". Значит, и он, Федор, тоже трус.

"Подвиг — категория нравственная. Подвиг совершает лишь тот, кто идейно и морально подготовлен к благородному отречению", — так говорил капитан первого ранга на Байкале, когда отправлял своих воспитанников по флотам.

Значит, другие морально подготовлены к подвигу, а он, Федор, нет?! Почему? Потому, что подвиг в жизни — это не красивая мечта! Подвиг связан с риском, пахнет кровью! Легко придумывать себе подвиги, рисоваться перед собой: "Безумству храбрых поем мы песню!" — а как попал под обстрел, так и растерял всю придуманную смелость.

Макуха остался у телефона, смертельно раненный в живот. Молчал потому, что надо было закончить работу, вытащить из воды Бабкина и... не испугать их.

А Степан? Федор втайне считал себя выше, умнее его и, конечно, более способным на подвиг. Оказалось наоборот. И никто Степану не приказывал. Он сам выскочил из кубрика и бросился к шланг-сигналу. А скажи ему, что подвиг — категория нравственная, не поймет. Спроси его, что такое Родина, будет потеть, пыхтеть и не объяснит.

Отец говорил, что поколение Федора держит экзамен. Неужели он, Федор, провалится на этом экзамене?..

Хоронили Макуху.

К удивлению Федора, на похороны пришло много посторонних людей: тут были и рабочие с судоремонтного завода, и рыбаки, и капитаны траулеров, и даже адмирал, имя которого было широко известно во флоте и который оказался личным другом Макухи. Суровые, молчаливые, шли они за гробом. Падал снег на непокрытые головы, и казалось, люди седеют на глазах.

Макуха лежал в гробу в новом кителе, гладко выбритый. Федору, привыкшему видеть мичмана в старом кителе и со щетиной на подбородке, казалось, что хоронят кого-то незнакомого. На красных подушечках несли ордена и медали мичмана, о которых Федор и не подозревал. Наград было много. Даже иностранные: английская медаль "За боевые заслуги" и какой-то орден, большой, блестящий и плоский.

Только на похоронах Федор понял: у Макухи была большая, наполненная значительными событиями жизнь, о которой молчаливо говорили ордена и все пришедшие на похороны люди.

Спустя несколько дней после гибели Макухи на судоремонтный завод привели группу немецких военнопленных.

два автоматчика покуривали цигарки, поглядывали на работающих немцев, изредка беззлобно покрикивали на них.

В грязно-зеленых шинелях со свежими метками от споротых нашивок и петлиц, немцы усердно таскали шпалы, рельсы: меняли испорченные бомбежкой пути для слиповой тележки.

Это были тирольцы, фашистские егеря, "герои Нарвика и Крита" из корпуса "Норвегия" генерала Дитла. Они прошли специальную подготовку ведения войны в горах. Теперь эти хваленые "герои" без погон и знаков различия были просто серой покорной толпой.

Федор впервые видел живых фрицев и с любопытством и неприязнью наблюдал за ними. Особенно его раздражал рыжий немец с оставшимся на рукаве жестяным эдельвейсом — говорили, любимым цветком Гитлера.

"Ишь, гад! Оставил цветочек. Хоть этим доказать свою преданность фюреру. Вот такой рыжий сидел и в "юнкерсе", расстреливал нас! Убил Макуху. Такой вот убил Васю! Такой вот..."

Слепящее чувство ненависти захлестнуло Федора!

И надо же было так случиться, что, проходя мимо, этот немец задел Федора.

— Ты чего, гад? — сквозь зубы процедил Федор, чувствуя, что сейчас сорвется.

Немец что-то залопотал.

— Прощенья просит фриц, — язвительно сказал Женька. — Вежливый. Дать ему по сопатке, сволочи!