Безупречный враг

Капитан резко свернул в боковую улочку, почти бегом миновал ее и юркнул в другую, безошибочно выбирая дорогу в густеющей ночи, не разбавленной ни одним фонарем. Море шевелилось где-то далеко, грязные кривые переулки казались скопищем мусора, сбитого сюда большим штормом и обреченно гниющего на берегу. Под ногами кряхтели доски, чавкали лужи, скрипели выщербленные камни. Вонь нечистот усиливалась, дополненная запахами гниения рыбы и прелой затхлостью. Подслеповатые мелкие окошки были темны, лишь в немногих теплился за бычьим пузырем огонек свечи. Звук шагов, подобно порыву ветра, задувал и эти последние слабые огарки. Припортовая шваль умела опознавать издали непосильных для себя противников и старательно таилась по щелям.

Впереди у слияния трех кривых улочек возник гороподобный кок, похожий в широком плаще на одинокий риф, опасно торчащий в судоходном проливе.

— Нашел, — по мере возможности тихо пробасил он, когда прочие подошли вплотную.

Кок повел всех по самой узкой и вонючей улочке вверх, выбрал на пересечении новый глухой закоулок, миновал его и отдышался, чуть задержавшись и рассматривая более благопристойный квартал старых рыбаков. Тут домики стояли так же тесно, но при всей своей бедности они смотрелись опрятнее, да и запах помойки поослаб. Кок провел всех еще двумя улицами и тихо уселся у стены на углу, жестом предлагая капитану или Юго выглянуть и убедиться: обшарпанная карета ночует во дворе нищей корчмы, торчит горбатым хламом из-за кривоватого забора. Из соседнего темного переулка на миг показался и махнул рукой второй дозорный. Капитан кивнул и устроился у стены, на довольно сухом обломке бревна, добытом расторопным Юго из недр припортового мусора. Теперь оставалось лишь ждать.

Одноглазый южанин крался к назначенному месту тихо, его рассмотрели не сразу, распознали, только когда оримэо остановился, прижался к стене и с отвращением фыркнул, пытаясь избавить легкие от помоечной вони. С рослого торговца не текла вода лишь потому, что он старательно отжал волосы и одежду. Но все же оримэо был мокрым насквозь, а значит, нырнул по тайному своему делу прямо с лодки, к берегу пробрался по-тихому, вплавь.

Юго невольно припомнил знакомый с детства жест, поскреб затылок и, мысленно шипя на себя самого и заранее обзывая простоватым недотепой, едва слышно выговорил два слова на эмоори. Тэль-Мар, вечером изучивший проект словаря, единственный из команды понял, что переливчатый сложный вздох был осмысленной фразой, перенасыщенной гласными точно так, как густое варево для больных на родном корабле — мясом, луком и жиром…

Одноглазый застыл изваянием и медленно, не веря самому себе, повернул голову на звук:

— Юго?

— С его стороны было бы весьма деликатно не узнавать тебя, — развеселился капитан Тэль-Мар. — Как же там надо-то… Энэи вроде. Итак, достойный энэи, идите-ка вы к нам, пока живы и целы.

Оримэо тяжело вздохнул, немного постоял, обдумывая предложение, и послушно скользнул в темноту подворотни. Брови его поползли вверх, когда единственный глаз произвел учет числа моряков, прячущихся на «безлюдной» улочке.

— Неужели вы так любили толстуху? — не выдержал кок и громогласным шепотом задал общий вопрос.

— Да не то чтобы… — отмахнулся оримэо, его тэльрийский был несколько излишне певуч, но в целом весьма бегл и внятен. Мокрый здоровяк охотно укутался в плащ и присел рядом с Тэль-Маром. — Не помню ее, совсем не помню. Вообще-то я порядочный человек, в трех портах у меня постоянные жены, тут, на севере, две и там еще одна. Я им в последние годы ничуть не изменяю, на сторону даже и не гляжу…

Князь согнулся, уткнулся лицом в ладони и постарался придушить смех. Оримэо возмущенно вздохнул, развел руками и снова укутался в плащ. Переждал общую веселость.

— Да ладно вам, я четвертый десяток лет в море, надо как-то налаживать жизнь. Вот, наладил. Три жены, я содержу их всех, оплачиваю воспитание детей, наряды-причуды… Мы вполне довольны. Но есть беда, большая беда.

Капитан Тэль-Мар сразу нащупал край плаща и сунул в зубы, жестом предложил излагать беду, отчего-то не сомневаясь, что испытает новый приступ буйного веселья, столь обидного для рассказчика.

— Дети, — обличающе веско сказал оримэо и дополнил слова стуком кулака по бревну. — От всех жен, если учесть, — двенадцать девочек. Двенадцать! И ни единого парня, а ведь я все надеялся, все ждал…

Оримэо пригорюнился, почти с отвращением глядя на беззвучно смеющихся над его бедой моряков. Сердито повернулся на Юго:

— Вымахал, злодей. Как был ты отребьем, так и остался. Три раза при тебе было сказано, что идем туда и что храм будет отсматривать детей, а ты ж не внял, дурень, покуда тебе в ухо не проорали. У-у, морской ты еж, один яд и никакой благодарности. Что не так с моим сыном?