Безутешная плоть

Кристина превращается в существо, которое то заходит на твою орбиту, то сходит с нее. Когда ты думаешь, что Кири за тебя, она становится солнцем, дарующим тепло и непонятную, невидимую силу; когда нет, кажется слишком яркой и сильной, молнией, только и ждущей мгновения ударить. Она работает в саду с тем же плавным спокойствием, с каким движется, появляется и исчезает, когда ей угодно. Соединяет шланги и по длинной дуге разбрызгивает капли радуги. Когда ищет что-то в гараже, выражение ее лица не меняется. Выходит, проверяет стыки шлангов. Ты завистливо смотришь, как она ловкими пальцами великодушно рвет черную изоленту и чинит шланг. С легкостью устанавливает конец шланга на самую высокую точку грядки с побегами и орудует мотыгой. Поливает душистый горошек, растущий вокруг дома вдовы. Сметает мусор со студенческой плиты. Пересаживает дерн под дерево гуавы. Кристина прекрасно справляется со всем, за что бы ни взялась. Она интересна.

Племянница Май Маньянги не потеет, ты ни разу не видишь, чтобы она запыхалась. Она все делает слишком хладнокровно, как будто ее нутро, отделившись от тела, отлетело в недоступное место. Взгляд, укрытый за доброжелательностью, витает далеко от вдовьего дома. Она устремляет его вниз, как будто, когда придет время, сольется с ним и умчится туда, где то, что она видит, совпадает с ее глубокими желаниями. Тебе и раньше доводилось наблюдать, как бывает – когда тело человека тут, а сам он где-то в другом месте. Твоя сестра Нецай, которая отправилась воевать и потеряла ногу. Когда ты сказала ей, что война закончилась, она ответила: «Да, я уходила, теперь вернулась, но я еще не здесь. Почти все время брожу там, по траве и песку, ищу свою ногу».

Ты худеешь и не знаешь, радоваться или нет. Кожа становится тусклой, как тонкая пленка, обтянувшая отчаяние. Так люди увидят, что ты дошла до ручки, а тебе не хочется, чтобы все все знали. Овощи становятся отвратительными на вкус, поскольку первым делом ты вычеркиваешь из списка покупок растительное масло, потом соль, а брать по чуть-чуть масла каждый день из бутылки Берты или Мако у тебя не хватает духа. Каждая минута из всех двадцати четырех часов издевается над тобой, напоминая, до чего ты докатилась. Хотя кажется, что это невозможно, ночи стали еще ужаснее, с тех пор как сосед Шайн практически каждый день недели приводит новую женщину.

С каждой ночью свидания в соседней комнате становятся все свирепее, как будто Шайн замеряет уровень шума, производимого его женщинами, чтобы установить своего рода стандарт. Ты бьешься, чтобы ухватить сон, а когда засыпаешь, практически тут же опять просыпаешься. Пытаешься читать или укрываешься одеялом с головой. Наконец, поскольку отдых так же не дается тебе, как и все остальное, вылезаешь из кровати и смотришь во двор, понимая, что у тебя нет мужества ни на что, чего тебе бы хотелось: ни на отъезд из страны, ни на ловлю хозяйкиных сыновей.

* * *

Однажды вечером, через несколько недель после приезда Кристины, ты слышишь, как дверь Шайна открывается раньше обычного. Кто-то проходит мимо твоей комнаты к выходу. Радуясь, что сможешь отдохнуть, ты откладываешь расползающиеся журналы и забираешься в кровать.

– Ты позвонишь мне? – вкрадчиво спрашивает женщина соседа из коридора.

– Позвоню, – уверяет Шайн.

– А если не позвонишь? Я дозвонюсь до тебя сюда? По телефону, который ты мне дал? – продолжает голос с жалостливой тоской.

– Ты боишься, что я тебя забуду? – усмехается Шайн.

– Не забывай. Я уверена, ты не сможешь забыть, после сегодняшней ночи, – подхихикнув, говорит женщина.

– Не волнуйся. – Голос Шайна темный, тягучий, как патока. – Ты не из тех, кого мужчины хотят забыть.

Ты туго завязываешь повязку на глаза и закапываешься головой под подушку.

Входная дверь захлопывается. Ноги Шайна топают обратно в комнату, потом в его ванную. Через несколько секунд шумит его душ, то и дело плюясь, поскольку городской совет не обеспечивает регулярный напор.

Ты наконец засыпаешь, и тут опускается и скрежещет ручка двери.

– Тамбудзай! Тамбудзай! – шепчет сосед.

Ты перестаешь дышать и молчишь, радуясь, что дверь заперта.

– Тамбудзай! Не волнуйся, давай просто поболтаем.

Голос Шайна просачивается в щель между дверью и косяком.

Во рту у тебя пересыхает, он наполняется песком, сердце колотится о ребра, ты не шевелишься.

– Сука, – выдыхает Шайн в безмолвие.

Ты молчишь.

– Тебя не станет – никто и не заметит, – заключает он и топает обратно к себе.

Тишина возвращается, как будто кто-то ударил кулаком. Спустя некоторое время его шаги опять раздаются в коридоре. Он выходит из дома и через несколько часов возвращается с сиплой партнершей.

Потом наступает тишина, и вдруг, оттаскивая от опушки сна, тебя пугает осторожный вопрос.

Тук-тук-тук. По твоему окну стучат ноготки.

– Ты меня слышишь? – спрашивает приглушенный голос.

В лунном свете блестят выпученные глаза.

– Ты которая? – шепчет женщина, окружающая эти глаза.

Вся в пятнах, призрачная за розовыми занавесками, поникшая фигура распластывается на окне.