Безутешные

– Ну ладно! – крикнул наконец Паркхерст. – Ладно, я пойду и поговорю с ней. Я знаю, что она скажет, но ладно, ладно!

Они разъединились. Потом Паркхерст воскликнул, грозя пальцем:

– Но вы ждите здесь! И ни шагу с места!

Еще раз сверкнув на Бродского глазами, Паркхерст повернулся и вошел в дверь, плотно затворив ее за собой.

Вначале Бродский стоял неподвижно и смотрел на дверь, и я подумал, что он последует за Паркхерстом. Но он отступил и сел.

Некоторое время Бродский, казалось, повторял про себя какие-то фразы, его губы двигались, артикулируя непривычное слово, и я не хотел ему мешать. Периодически он обращал внимательный взгляд на букет, словно бы все зависело именно от него и малейший непорядок привел бы к серьезным нежелательным последствиям. После недолгого молчания он наконец взглянул на меня и произнес:

– Мистер Райдер, очень рад в кои-то веки с вами познакомиться.

– Здравствуйте, мистер Бродский. Как поживаете? Надеюсь, хорошо?

– Ох… – Он вяло махнул рукой. – Не могу сказать, что хорошо себя чувствую. Боль, знаете ли, донимает.

– Вот как? Боль? – Он не отозвался. – Вы говорите о душевной боли?

– Нет-нет, о ране. Ей уже много лет – и она не перестает меня беспокоить. Ужасная боль. Может быть, поэтому я и пил так много. Когда пью, то ее не чувствую.

Я ждал продолжения, но тщетно. Чуть помедлив, я спросил:

– Вы имеете в виду сердечную рану, мистер Бродский?

– Сердечную? Сердце у меня еще ничего. Нет-нет, речь идет о… – Неожиданно он громко рассмеялся. – Понимаю, мистер Райдер. Вы думаете, я выражаюсь фигурально. Нет-нет, я говорил о самой настоящей ране. Много лет назад меня ранили – и очень тяжело. В России. Врачи были никудышные. А рана тяжелая. Как следует ее не залечили. И вот теперь, по прошествии стольких лет, она все еще болит.

– Очень печально. Она вам, наверное, изрядно досаждает?

– Досаждает? – Подумав, он опять рассмеялся. – Можно и так сказать, мистер Райдер, друг мой. Досаждает. Чертовски досаждает. – Он, казалось, внезапно вспомнил о цветах. Погрузив в них нос, он глубоко вдохнул. – Но не будем об этом. Вы спросили, как я поживаю, и я ответил, без намерения пускаться в подробности. Пытаюсь держаться молодцом. Годами я никому не говорил о ране, но теперь постарел и не пью, а боли сделались ужасными. Рану так и не залечили по-настоящему.

– Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать. Вы говорили с врачами? Посещали специалистов?

Бродский снова опустил глаза на цветы и улыбнулся.

– Мне бы хотелось снова переспать с ней, – проговорил он, словно бы забыв о моем присутствии. – Пока мне не стало хуже. Хочу снова с ней переспать.

Наступила неловкая пауза. Потом я сказал:

– Если рана такая старая, мистер Бродский, вряд ли вам может стать хуже.