Безутешные

Густав начал поднимать тяжелый чемодан, чтобы водрузить его на плечо, где прежде стоял легкий. Он действовал сосредоточенно, прикрыв глаза. Согнул одно колено, потом медленно выпрямился. Раз или два его ноги дрогнули, но он удержался и замер с чемоданом, прочно стоящим на плече; свободная рука тянулась к сумке. Внезапно Борису сделалось страшно и он закричал: «Нет!», но его вопль потонул в скандировании и смехе, вскриках «ух!» и вздохах толпы.

– Давай, Густав! – кричал сосед. – Покажи, на что ты способен! Покажи им всем!

– Нет! Нет! Дедушка, дедушка!

– Славный старина Густав! – вопили зрители. – Давай! Покажи, на что ты способен!

– Дедушка, дедушка! – Борис простер руки к столу в попытке привлечь внимание деда, но Густав сосредоточенно хмурился, устремив все внимание на ремень сумки, которая лежала на столе. Затем старый носильщик начал наклоняться, его тело трепетало под весом чемодана, рука делала хватательные движения, хотя еще не дотянулась до ремня. Присутствующие напряженно застыли, чувствуя, вероятно, что Густав решился на подвиг, превосходящий его возможности. Праздничное настроение, однако, сохранялось, речитатив звучал ликующе.

Борис стал просительно заглядывать в глаза взрослых, потом потянул соседа за рукав:

– Нет-нет! Хватит! Дедушка сделал достаточно! Бородатый носильщик (это был он) удивленно посмотрел на мальчика и сказал со смешком:

– Спокойно, не переживай. Твой дедушка гигант. Ему по плечу и это, и еще большее. Куда большее. Он просто гигант.

– Нет! Дедушка сделал достаточно!

Бориса никто не слушал – даже бородатый носильщик, который ободряюще положил руку ему на плечо. Густав присел уже совсем низко, и его пальцы почти касались ремня на сумке. Затем он схватил ремень и, не вставая, надел его себе на свободное плечо. Он подтянул ремень и начал подниматься. Борис вскрикнул и принялся колотить по столу, пока Густав его не заметил. Дед уже наполовину выпрямился, но приостановился, и секунды две они с внуком пристально смотрели друг на друга.

– Нет! – замотал головой Борис – Нет. Дедушка сделал достаточно.

Вероятно, из-за шума Густав плохо слышал эти слова, но он, казалось, вполне понял внука. По его лицу скользнула ободряющая улыбка, он торопливо кивнул и снова прикрыл глаза, желая сосредоточиться.

– Нет! Нет! Дедушка! – Борис опять потянул бородатого носильщика за рукав.

– Что такое? – спросил бородач. От смеха у него на глазах выступили слезы. Не дожидаясь ответа, он снова впился глазами в Густава и еще громче, чем прежде, стал вторить речитативу.

Густав медленно выпрямлялся. Раз или два он дрогнул, словно готовый согнуться под тяжестью. Лицо его странно вспыхнуло. Челюсти старого носильщика были яростно стиснуты, черты скривились, мускулы на шее вздулись. Отчаянный шум в зале не заглушал его тяжелого дыхания. Но никто, кроме Бориса, этого не замечал.

– Не беспокойся, твой дедушка молодец! – сказал бородач. – Ничего страшного! Такие штуки он проделывает каждую неделю!

Густав продолжал подниматься, с сумкой через одно плечо и с чемоданом на другом. Когда он наконец выпрямился с дрожащим, но одновременно победно-радостным лицом, ритмичные хлопки сменились аплодисментами и криками одобрения. Скрипки затянули более спокойную, величавую мелодию, приличествующую финалу. Густав медленно поворачивался; веки его были опущены, лицо искажено гримасой, в которой мешались мука и достоинство.

– Хватит! Дедушка! Остановись!

Густав продолжал совершать круг, вознамерившись продемонстрировать свои достижения всем, кто был в зале. И тут внутри него как будто что-то оборвалось. Он внезапно остановился и секунду-другую колебался из стороны в сторону, словно бы раскачиваемый сильным ветром. В следующее мгновение он пришел в себя и завершил оборот. Только вернувшись к первоначальной позиции, какую принял, когда выпрямился с грузом, Густав начал неспешно опускать с плеча чемодан. Тот был слишком тяжел – и бросать его в толпу было бы небезопасно, поэтому Густав позволил ему с грохотом удариться о столешницу и только потом толкнул его ногой к краю, в руки своих сотоварищей.

Толпа шумела и аплодировала, иные затянули песню под звуки цыганских скрипок – выразительную балладу на венгерские стихи. К ним присоединялось все больше голосов; вскоре пела уже вся комната. Густав, стоя на столе, опускал к ногам сумку. Она упала с металлическим лязгом. На этот раз Густав не стал бросать груз на руки толпе, а вскинул руки над головой (даже этот жест, казалось, дался ему с трудом) и затем поторопился сойти со стола. Его подхватило множество рук, и Борис убедился в том, что дед благополучно стоит на полу.

Внимание присутствующих переключилось на песню. Под сладостно-ностальгическую мелодию поющие начали браться – за руки и раскачиваться в такт. Один из цыганских скрипачей взобрался на стол, с ним рядом тут же оказался другой, и вскоре они вдвоем приковали к себе взгляды публики, сопровождая игру ритмичными телодвижениями.