Безутешные

– Борис, ты до сих пор вел себя очень терпеливо, – сказал я. – Но я знаю, у тебя в голове вертится уйма всяких «как» и «почему». Прости, раньше я был чересчур занят и не побеседовал с тобой как следует, подробно. Прости и за вчерашний вечер. Он разочаровал нас обоих. Борис, ты, конечно, хочешь задать мне кучу вопросов. На некоторые будет нелегко ответить, но я постараюсь.

Когда я это произносил, на меня – быть может, от сознания, что моя прежняя комната, наверное, навсегда потеряна, – накатило осгрое ощущение утраты, и я невольно умолк. Борис все еще лежал навзничь и стукал ботинками. Потом он, видимо, устал и уронил ноги на постель. Откашлявшись, я спросил:

– Ну, Борис. С чего начнем?

– Солнечный Человек! – внезапно выкрикнул Борис и громко пропел начальные такты какой-то мелодии. И вдруг исчез: провалился в щель между кроватью и стеной.

– Борис, я серьезно. Бога ради. Нам необходимо поговорить. Борис, прошу, вылезай!

Ответа не последовало. Я вздохнул и встал.

– Борис, я хочу сказать, что если у тебя возникнут какие-нибудь вопросы, не стесняйся, спрашивай. Чем бы я ни был занят, я оторвусь от дела, чтобы тебе ответить. Даже если буду беседовать с важными лицами, имей в виду, что важнее тебя для меня никого нет. Борис, ты слышишь? Борис, вылезай!

– Не могу. Я не могу двигаться.

– Борис, пожалуйста!

– Я не могу двигаться. Я сломал себе три позвонка.

– Ну ладно, Борис. Мы, может быть, поговорим, когда тебе станет лучше. А сейчас я спущусь позавтракать. Борис, послушай! Если хочешь, после завтрака вернемся на старую квартиру. Только скажи. Поедем и заберем ту коробку. С Номером Девять.

Ответа по-прежнему не было. Выждав немного, я произнес:

– Ладно, подумай об этом, Борис. А я пойду вниз завтракать. С этими словами я вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Меня провели в длинную, залитую светом комнату, которая примыкала к передней части вестибюля. Большие окна, выходящие на улицу, находились, видимо, на уровне тротуара, однако нижние стекла были матовые, что ограждало внутреннее пространство от посторонних глаз; не нарушали уюта и уличные шумы, слышные лишь приглушенно. Высокие пальмы и вентиляторы на потолке придавали помещению несколько экзотический вид. Столики были выстроены в длинные ряды, и, пока официант вел меня по проходу, я заметил, что почти всюду приборы были уже убраны.

Официант усадил меня за один из последних столиков и налил кофе. Когда он удалился, я обнаружил, что, кроме меня, здесь присутствуют только пара у дверей, говорившая по-испански, и старик с газетой, которого отделяло от меня несколько столиков. Вероятно, я спустился к завтраку последним, однако не чувствовал за собой вины, поскольку вчерашний вечер потребовал невероятно много сил.

С другой стороны, следя за колыханием пальм под вентиляторами, я начал даже испытывать удовольствие. В конце концов, я мог быть доволен тем, чего достиг за короткий срок пребывания в городе. Разумеется, многие аспекты местного кризиса оставались для меня неясными, даже загадочными. Но я не прожил здесь еще и суток, а ответов на вопросы можно было ожидать в скором времени. Сегодня же, например, мне предстояло посетить графиню, а там не только прослушать старые граммофонные записи и освежить свои воспоминания о музыкальных талантах Бродского, но и обсудить детально местный кризис с графиней и мэром. Затем была запланирована встреча с горожанами, непосредственно затронутыми текущими проблемами, – важность этой встречи я подчеркивал вчера в разговоре с мисс Штратман – а также беседа с самим Кристоффом. Иными словами, наиболее важные встречи еще только намечались, поэтому на данной стадии рано было не только делать выводы, но даже задумываться о содержании будущей речи. Соответственно, я имел право пока удовольствоваться уже собранной информацией и провести завтрак в приятно-расслабленном состоянии.

Вернулся официант с холодным мясом, сырами и корзинкой, наполненной свежими булочками, и я неспешно начал поглощать еду, время от времени подливая себе крепкого кофе. Я уже достиг почти полной безмятежности, когда в зале появился Штефан Хоффман.

– Доброе утро, мистер Райдер, – произнес молодой человек, с улыбкой устремляясь ко мне. – Я слышал, вы только-только спустились. Не хочу мешать вам завтракать, поэтому долго вас не задержу.

Он продолжал стоять над столиком и улыбаться, ожидая, очевидно, что я заговорю первый. И тут я вспомнил о нашем вчерашнем условии.

– Ах да! – воскликнул я. – Казан. Да. – Я отложил нож для масла и взглянул на Штефана. – Это, конечно, одна из самых сложных фортепьянных пьес, какие только существуют. Если вы только начали ее разучивать, не приходится удивляться некоторым шероховатостям в исполнении. Это всего лишь шероховатости, ничего больше. Как ни крути, а данная пьеса требует длительных занятий. Прорвы времени.