Безутешные

– Мне нравится. Я люблю быть один.

– Как ты можешь это любить?

– Люблю. Вот и все.

Заявляя это, я был в себе уверен. Потому что уже несколько месяцев продолжались мои «сеансы самоконтроля», одержимость которыми как раз тогда достигла апогея.

Я приступил к «сеансам самоконтроля» спонтанно, без обдуманного намерения. Как-то пасмурным днем я играл один на улице, погруженный в фантазии. Я то влезал в иссохшую канаву между рядом тополей и полем, то вылезал обратно, как вдруг почувствовал испуг и желание, чтобы родители были рядом. Наш коттедж находился недалеко: я видел его задний фасад по ту сторону поля, но испуг быстро перерос в панику, побудившую меня стрелой помчаться по колючим сорнякам к дому. По какой-то причине – возможно оттого, что я сразу связал этот испуг со своей незрелостью, – я заставил себя отложить бегство. Я ни секунды не сомневался, что очень скоро сломя голову устремлюсь на другой конец поля. Речь шла только о том, чтобы усилием воли удержать себя от этого еще на несколько секунд. Странная смесь страха и пьянящего возбуждения, которую я испытывал, когда стоял, ошеломленный, в сухой канаве, не раз возвращалась ко мне в последующие недели. Ибо в ближайшие дни «сеансы самоконтроля» сделались неизменной и важной частью моей жизни. Со временем выработался определенный ритуал – и, ощутив зарождающуюся потребность вернуться домой, я заставлял себя пройти несколько шагов по переулку к большому дубу и там стоял несколько минут, обуздывая свои чувства. Нередко, решив, что продержался достаточно, я готовился уже дать себе волю, однако последним усилием продлевал свое пребывание под деревом еще на несколько секунд. Несомненно, в таких случаях растущий панический страх сопровождался странным трепетом: может быть, именно благодаря ему «сеансы самоконтроля» обрели для меня столь навязчивую притягательность.

– Ты ведь знаешь, – сказала мне тогда Фиона, приблизив в темноте свое лицо к моему, – когда ты женишься, тебе не обязательно будет жить так, как живут твои мама с папой. У тебя будет совсем по-другому. Не все мужья и жены без передышки ругаются. Они ссорятся только иногда… Когда случается что-то особое.

– Что особое?

Мгновение Фиона молчала. Я собирался повторить вопрос, на этот раз с большим напором, но она заговорила медленно и неуверенно:

– Твои родители. У них таких ссор не бывает, не из-за чего. А ты разве не знаешь? Не знаешь, отчего они все время ругаются?

Внезапно злой голос снаружи позвал Фиону – и она исчезла. Сидя один в темноте под столом, я уловил звуки голосов: Фиона с матерью шепотом спорили в кухне. Я слышал, как Фиона негодующим тоном повторяла: «Почему нельзя? Почему мне нельзя ему сказать? Все другие знают». А мать отвечала, по-прежнему приглушенным голосом: «Он младше тебя. Ему рано. Молчи».

Прерывая эти воспоминания, Фиона Робертс подошла ко мне ближе и проговорила:

– Я ждала тебя до половины одиннадцатого. Потом сказала, чтобы все начали есть. Они к тому времени просто подыхали с голоду.

– Конечно. А как же? – Я слабо усмехнулся и оглядел вагон. – Половина одиннадцатого. К этому времени любой проголодается…

– И к этому времени стало совершенно ясно, что ты не явишься. Никто уже ничему не верил.

– Нет. Я хочу пояснить, что к этому времени неизбежно…