Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)

Москва, 4 ноября 1730.

Мадам,

Ваше письмо и доброе, и жестокое одновременно. Вы говорите массу любезностей, пишете о многих моих друзьях, но запрещаете мне говорить что-либо о них или задавать какие-либо вопросы, а хотите, чтобы я лишь отвечала на Ваши. Это очень деспотично, но я должна повиноваться. Что касается Вашего первого вопроса — какие я веду беседы, — то ответить на него трудно. Я ежедневно разговариваю с высокопоставленными особами. Супруга польского министра каждый вечер устраивает собрания, где встречается весь свет. Но, к моему великому огорчению, большинство — для игры, хотя никого к ней не принуждают. Поскольку я по-прежнему недоумеваю, как разумным людям может нравиться это пустое, но опасное развлечение, мне не надо говорить Вам, что я лишь наблюдаю и размышляю о человеческих слабостях, в чем, как Вы знаете, имела обыкновение укорять меня мисс Белл.

Некоторое время, тому назад я познакомилась с юной дамой, которая не играет по причине ли той же непонятливости, что и я, или же потому, что ее сердце преисполнено более нежной страстью; я не берусь определить. Кротость, доброта, благоразумие и учтивость этой восемнадцатилетней особы заключены в хорошенькую оболочку. Она — сестра фаворита, князя Долгорукого [62]. Предмет ее любви — брат германского посла; все уже оговорено, и они ждут только каких-то бумаг, необходимых в его стране, чтобы стать, я надеюсь, счастливыми. Кажется, она очень рада, что в замужестве будет жить за пределами своей страны; она оказывает всевозможные любезности иностранцам, очень любит жениха, а тот — ее.

Из этого собрания вы можете уйти беспрепятственно, когда захотите. Для остающихся бывает ужин, и, я думаю, можно было бы найти приятных собеседников, если бы в России не были известны карты.

Об их религии — Ваш следующий вопрос — я могу сказать лишь немногое, поскольку плохо знаю здешний язык. Кажется, религия русских состоит из внешних обрядов и множества суеверий. Я видела однажды крестины и один раз свадьбу; ребенка трижды окунали в лохань с водой, крестные отец и мать держали в руках по восковой свече. После того как ребенка окунали, священник (который, между прочим, был сильно пьян) надел на него рубашку, а затем стал произносить над ним заклинания; и он, и крестные сплевывали в конце каждой фразы, показывая, что они восторжествовали над дьяволом.

Свадьба была у одной из моих служанок. Брак был предложен родителям девушки. Они одобрили его и пришли, как принято, спросить моего согласия. Когда оно было получено, жених прислал ей подарок: гребень, румяна и мушки; после этого ему было разрешено впервые увидеть ее. Они обменялись кольцами и обещанием вступить в брак; свадьба была назначена через неделю. С этого времени до дня свадьбы ее подруги поочередно находились при ней день и ночь, беспрестанно пели песни, оплакивая предстоящую разлуку. В назначенный день они, проливая обильные слезы, попрощались с нею по обряду. Родственники жениха пришли за нею и ее приданым, состоявшим из кровати, постели, стола и картины с изображением ее покровителя-святого. Моей горничной позволили пойти вместе с нею, что явилось большой честью, ибо никому из подруг невесты не разрешается идти вместе с ними.

Насчет остального, то для удовлетворения Вашего любопытства я должна отослать Вас к Библии, и, не смея препятствовать Вашим столь благим занятиям, прощаюсь.

Письмо IV

Москва, 20 декабря 1730.

Мадам,

Вы, кажется, не избавитесь от моей назойливости, хотя заставили меня столь долго напрасно ждать от Вас хотя бы строчки. Со времени моего последнего письма здесь произошли удивительные перемены. Юный монарх (как предполагают, по наущению своего фаворита) объявил о своем решении жениться на хорошенькой княжне Долгорукой, о которой я упоминала в том письме. Какое жестокое разочарование для двоих людей, сердца которых были всецело отданы друг другу! Но в этой стране монарху не отказывают. Два дня тому назад состоялась церемония публичного объявления об этом, или, как русские его называют, «сговор». За день до этого княжну привезли в дом одного вельможи близ дворца, где она должна оставаться до свадьбы. Все люди света были приглашены, и общество расположилось на скамьях в большом зале: государственные сановники и русская знать по одну сторону, иностранные министры и знатные иностранцы — по другую. В дальнем конце зала был балдахин и под ним два кресла; перед креслами — алтарь, на котором лежала Библия. По обе стороны алтаря расположилось многочисленное духовенство. Когда все разместились, император вошел в зал и несколько минут говорил с некоторыми из присутствовавших. Княжну привезли в одной из его карет из дома, где она пребывала; с нею в этой карете ехали ее мать и сестра. Ее брат как обер-камергер (lord highchamberlam) следовал в карете перед ними, а позади — большой поезд императорских карет.