Безымянка

Возле заставы дежурили двое в засаленных комбезах. Тяжелые броники висели на них непристегнутыми пластами, каски лежали на мешках с песком, а в дрожащем свете керосинки белела россыпь игральных костей. Запаха алкоголя в воздухе не чувствовалось, но глазки диких подозрительно блестели — грибочков, поди, нажрались бойцы, блин, невидимого фронта. Неудивительно, что шпана тут шныряет как у себя дома.

Я переглянулся с Евой и пожал плечами. Мол, такую горе-заставу можно было и самим пройти, без помощи командира станционной охраны.

Впечатление оказалось обманчивым. Охота потешаться над ополченцами пропала сразу, как только меня ловко прижали к тюбингу и в грудь уперся автоматный ствол. Глаза бойца, который его держал, блестели вовсе не беспечно, как у удолбанного грибошника, — в них застыли профессиональная настороженность и природная хитрость.

— Ствол отодвинь, а то дышать неудобно, — осторожно попросил я, делая знак рукой Еве и Ваксе, чтоб не дергались.

Целящийся моргнул. Дуло продолжало давить мне в солнечное сплетение.

— Йод, ты кого приволок? — заметив командира, спросил второй.

— Покером балуемся, — кивнув на разбросанные по тумбочке кости, констатировал наш провожатый, которого назвали Йодом. — Нам, значит, кишки выпускают, а вы тут в игрушечки играете.

— Ты на психику не дави, — отозвался тот, что держал меня у стены. — Все под Маяком живем, всем кишки могут выпустить. Что это за павлины с городским маникюром?

Вот теперь я окончательно понял: проскользнуть незаметно нам бы не удалось. Местные безошибочно распознают в нас залётных из Города, а солдаты на первой заставе, где удалось откупиться, были либо слишком тупы, либо в меру алчны. Здесь сторговаться бы уже не получилось: у нас почти не осталось меновых ценностей.

— Племяша мой, — соврал командир. — Свалил из Города, как только там шум поднялся да стрелять начали. Бабу вон с дитем прихватил.

Ополченец, наконец, опустил автомат, слегка отстранился и оглядел меня внимательно с ног до головы. Потом окинул взглядом смирно потупившуюся Еву и сосредоточенно сопящего Ваксу.

— Далеко навострился? — спросил он.

— Пофиг. Главное, подальше от свиней цэдэшных с их шавками бешеными, — проворчал я.

— А он хам — твой трусливый племяша, — гоготнул ополченец. — Слухай, Йод, а может, сдадим его наемникам? Откупимся.

— Себе дороже. Пусть валит на все четыре стороны, — махнул рукой командир. — Раз там не прижился, здесь тоже покоя не сыщет.

Я напрягся от нечаянных слов и поглядел исподлобья на старого солдата, старательно корчащего из себя великодушного дядю. Да уж, актеришка из него никудышный, хотя явно повидал на своем веку немало драм и комедий.

— Чем платить будете? — осведомился ополченец.

— Сам тебе водки подгоню, — не дав мне рта раскрыть, сказал командир. — И про кости покерные на карауле Палыч не узнает. Обещаю.

— Хорошо, — поразмыслив, решил заставный. Кивнул напарнику: — Пропускай.

Тот освободил проход, давая протиснуться Еве и Ваксе между нагроможденными мешками с песком. Я молча пошел следом, слыша, как за спиной вздохнул старый вояка.

Спасибо тебе, Йод, что помог преодолеть еще один маленький барьер на большом пути. Ты мне чужой, я тебе чужой. Жизнь занятная штука: мы так редко оказываем по-настоящему нужные услуги своим и часто между делом помогаем чужим. Надеюсь, все это происходит не зря.

— Муженек-подкаблучник, трусливый племяшка… У тебя на каждой заставе новое амплуа, — не удержалась от подначки Ева, когда мы отошли от ополченцев на приличное расстояние.

— Ага, — тут же подхватил Вакса, — уродина-роль, которого ты со станции турнул, может завидовать. Даже он так кривляться не умеет.

— В следующий раз сами будете с монстрами договариваться, — огрызнулся я.

— Не-а, — мотнул головой Вакса. — Переговорщик у нас ты.

— Да-а, — в тон ему ответил я. — Я подкаблучник и дристун. Так что теперь сам дипломатией блистать будешь.

— Да лан те, лифчик-счастливчик, мы шутим…

— Смотри мне, шутник. Я ж долбаный мастер оваций, могу до смерти захлопать.

Вакса гыгыкнул, а Ева взяла меня за руку и тихонько сжала ладонь.

Я вздрогнул. По нервам словно пропустили электрический разряд. Не нужно было слов, чтобы почувствовать искреннюю благодарность, прятавшуюся в самом сердце. Родном, понимающем, чутком… Хотя и холодном, словно камешек в лесном ключе.

Так тоже случается: у близкого человека под сердцем бьет ледяной родник, но у вас один путь на двоих, и ничегошеньки с этим не поделать.

Мы шли по ветхим шпалам, слушая, как шуршит под ботинками мусор. Луч фонаря снова прыгал по ребристым стенам и пыльным змеям кабелей, уходящим вдаль. Пару раз из боковых проломов нас окликали бродяги, в одном месте прямо над головой щелкнуло, и сквозняк облизнул нас своим мертвым воздушным языком, а в остальном все было так же, как и в тысячах других участков подземки, — серо, пусто, тихо.