Безымянлаг

– Капитан Марков велел всех незнакомых на выезде из лагеря останавливать, а твоего пассажира я не узнаю.

– Все в порядке, – бросил Мише седой зэк, спрыгивая из кабины. – Как фамилия, рядовой?

– Кузнецов, товарищ лейтенант.

– Значит, рядовой Кузнецов, незнакомых останавливаете только по особому приказу?

– Так точно, товарищ лейтенант. – Под строгим взглядом седого зэка вохр встал по стойке «смирно».

– А в другие дни проезжай кто хочет? Такие у вас порядки в Безымянлаге? Слышал про проверку из Москвы?

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Не прошел ты проверку, ясно? Телефон в будке есть?

– Так точно, товарищ лейтенант.

– Иди, звони своему капитану, сообщи, что он разжалован.

– Не могу, товарищ лейтенант, не уполномочен.

– Тогда скажи номер Маркова, я сам ему сообщу.

Испуганный вохр отчеканил цифры. Седой зашел в будку и, набрав четыре ноля, начал орать на воображаемого Маркова, потом бросил трубку и, пройдя мимо стоявшего навытяжку охранника, залез в кабину.

Миша улыбнулся разыгранному спектаклю и, медленно проехав за шлагбаум, повернулся к седому зэку.

– Смотри, запомнит тебя в лицо, потом хреново тебе, Дед, придется.

– У Берензона не останавливаемся, едем в Куйбышев, – закуривая папиросу, ответил седой.

– Чего? Не, Дед, я тебе побег устраивать не буду.

– Ты не понял, Миша, ты не мне побег устраиваешь, а себе. После того как утром обнаружат трупы, после всего, что ты видел, тебе недолго живым ходить. – Седой протянул прикуренную папиросу улыбавшемуся водителю. – Не переживай, нас бы все равно после Неверова убили, а деньгами я с тобой поделюсь.

Водитель в молчании докурил и остановился у четырехэтажки.

– Нет, Дед, это ты не понял. Я работаю на Берензона. Он меня не просто так с тобой посылал. Поднимайся, если сдашь ему сейчас Неверова, может, еще поживешь.

– В Куйбышев, Миша, в Куйбышев, – ткнув пистолет «ТК» в бок водителя, сказал седой.

– Приговор ты себе подписал, Дед, – заводя мотор, вздохнул шофер и погнал грузовик.

После вчерашнего снегопада снова холодало, ветер гнал снег по обе стороны дороги. Автомобиль поднимался вверх в коридоре темных деревьев, огни лагеря исчезли в зеркалах.

– От чего сбегаешь? Тебе ж неплохо здесь живется. Берензон умеет отблагодарить. Знаешь, сколько я заработал за то, что Чащина зарезал? – медленно говорил Миша. – Что ты на меня так смотришь? Сам чем лучше? Хорька станком убил, сварщика сдал… Я знаю, я Снегирю бочку вез. А сегодня, думаешь, я спал? Ты мог Зимонина спасти, но ты ж Витю не остановил, свою жопу прикрывать вернулся. Так что не суди, Дед. Безымянка никого так просто не отпускает, место такое.

– Место тут при чем? Если ты лагерь на Елисейских Полях поставишь, там все иначе, что ли, будет? – Седой зэк полез правой рукой в карман за папиросой. – Если довезешь, я тебя убивать не стану. Передай Берензону, чтобы учился играть в шахматы. Я – в форме Неверова, с документами Неверова и знаю больше, чем знает Неверов. Поймают меня, я за собой весь Безымянлаг потащу.

Вместо ответа Миша ударил локтем по руке с пистолетом. От боли в избитом плече седой выронил оружие. Водитель отпустил руль, из его рукава вылетела опасная бритва. Дед успел прикрыть шею, лезвие рассекло перчатку, глубоко войдя в ладонь. Машина вильнула, заскользила по дороге и, вылетев из колеи, ушла в кювет, взрывая носом снег. Седого бросило вперед, ночь хлынула в кабину через разбитое стекло и затопила все вокруг.

Наступило 2 декабря 1941 года. До подъема в Безымянлаге оставалось чуть меньше часа, но многие уже не спали или еще не ложились. Далеко, на Красной Глинке, в свете фар грузовика стоял, кутаясь в пальто, Берензон. Его маленькие руки раскраснелись от холода, он сжимал и разжимал кулаки, глядя, как бригада могильщиков опускает в неглубокие ямы гробы с телами охранника Жени и Вити. Могильщики торопились, еще не зная, что с кладбища поедут в место похуже этого – Елшанский карьер. Скрюченный труп Александра Константиновича Зимонина никак не хотел помещаться в ящик. Берензон отвернулся, чтобы не видеть, как его туда запихнут, из-под его очков, наверное, от холода, текли слезы.

В больнице врач Шеин встал, разбуженный плачем младенца. В горле у него горел сушняк, и Шеин жадно глотал воду, стараясь не смотреть на отражение опухшего небритого лица.

Серов смотрелся в зеркало заднего вида, машина ехала к лагерю. Лейтенанта переполняла ярость: он понял, что проиграл, но пока не понял где.

В натопленном блатном бараке Марков криком разбудил безымянную кошку. Ей все равно, что Маляр ничего не знает о Неверове, она лижет свою ногу.

Иван Андреевич, скрючившись, лежал на голых холодных нарах шестьдесят третьей палатки. Зэк-крестьянин выдал ему «Сталинскую стройку», он засунул ее под фуфайку, чтобы было теплее. Неверов думал о том, как все могло так измениться за три дня; теперь он нужен всем в лагере. Но это знание не грело.

Десятник проснулся от собственного кашля, его лихорадило, ему снилась еда.

Валентинов дописывал статью об отличном питании ударников в лагерных столовых.

От котлов поднимался пар, повара закидывали в них немытые капустные вилки.