Безымянная слава

Девушка остановилась и стояла, неподвижная, молчаливая, ожидая его слова и решения, и он знал, что надо как-то разбить, разрушить ту силу, которая овладевает им помимо его воли, — сила жадного желания красоты и покорности.

Маруся тихо проговорила:

— Вы, Степа, может, думаете, что Витька Капитанаки… Вы не думайте, Степа… Та помолвка разве взаправду была?.. Со зла я… на вас. — И она добавила все так же тихо, но с гордостью, насмешкой: — Никто от меня ничего не получил и не получит! Какой я у мамы родилась, такой и приду к тому… кого люблю.

И замолчала, ожидая его отклика, его решения.

Он не ответил и не успел бы ответить. Послышался низкий напряженный шум сильного мотора. Быстроходный катер морской охраны, почти не касаясь воды, промчался к выходу из гавани; высокая волна, поднятая его винтами, с шипящим плеском набежала на песок. В ту же минуту на сторожевом судне, стоявшем у входа в гавань, вспыхнул прожектор. Узкий луч плотного белого света с фиолетовым отливом, прежде чем уйти в море, лег на бухту, расплылся в воде изумрудным пятном и вдруг осветил скалы, пляж. Он точно застиг Степана и Марусю врасплох, показав, что они слишком близко друг от друга, что лишь один шаг остался им до встречи.

— Иду домой, — отрывисто проговорил Степан. — Покойной ночи.

Она промолчала, отворачиваясь от беспощадно яркого света, блестевшего в каждой песчинке на пляже.

10

Эти несколько минут утомили Степана сильнее, чем целый день напряженной работы. Он попробовал читать, но книга выпала из его рук, и сон навалился глубокий, тяжелый. Проснулся он от звона разбитого стекла и не сразу понял, что случилось. Через комнату из окна в окно со свистом мчался ветер, вздувая занавески. С пляжа доносился торопливый, неровный, беспорядочный шум волн, выбросившихся на берег. Разразился шторм — первый быстролетный осенний шторм.

— Стекло вылетело? — спросила из темноты Маруся, когда он подошел к окну. — Вы ставни закройте.

— Хорошо… Почему вы не спите?

— Так…

Шторм гудел, бесновался. Шквалы слились в один непрерывный натиск; дом вздрагивал.

Почему-то Степан спросил:

— Виктор не приходил?

— Нет… Не видала.

— Ложитесь спать, Маруся. Отдохните после дежурства.

Когда он закрыл внутренние ставни, в комнате стало тихо, но душной и гнетущей была эта тишина, ненадежно огражденная от непогоды. Степан метался из угла в угол, чувствуя, что не может больше оставаться здесь, не может и не должен. Его сильное тело, его ожившая душа хотели жизни, и этот порыв к жизни был страшным для него сейчас, когда такой непрочной преградой были стены этого дома, дрожавшего от ударов ветра, когда достаточно было шепнуть имя девушки, достаточно было произнести его даже в мыслях своих, чтобы горячее сердце прильнуло к его груди. И он кричал себе: «Нет, так нельзя! Это худшее, позорное, подлое, потому что такова воля случая, моей слабости. Да человек ли я, в конце концов, или пешка в игре обстоятельств?»

Он застал себя на том, что пишет Ане — пишет, торопясь, бросая на бумагу свои мысли, как море в этот час бросало на берег свои волны — беспорядочно, будто хотело выплеснуться все до дна. «Получила ли ты письмо Одуванчика? И мои два письма? Если получила и не ответила, значит, все решилось… Это мое письмо — последнее. Больше ни одного слова, Аня, ни одного слова!.. Подожду еще неделю и затем сделаю то, что должен сделать и смогу сделать, несмотря ни на что. — И он подчеркнул последнюю фразу дважды. — Мне нужна жизнь, а жизнь — это не только любовь, Аня. Меня ждет работа трудная и нужная, я надеюсь, я хочу, чтобы она поглотила меня целиком. Такая жизнь станет моей единственной любовью. Я знаю, что эта большая и трудная любовь поможет мне устоять в моей беде, остаться человеком. — И вдруг на бумаге появились слова, которых он как будто не хотел писать, которые родились самопроизвольно. — Но ты понимаешь, понимаешь ли ты, что жизнь без тебя годы и годы будет мукой? Спроси свое сердце: возможно ли забыть человека, которого полюбил так глубоко, с которым связал свои надежды и которого любишь все сильнее? Если да, то научи меня, научи, как забывают! Может быть, ты уже овладела этой наукой — наукой забвения?.. — Вдруг снова вспыхнула, закричала надежда: — Нет, никогда мы не забудем друг друга! Мы завладели друг другом навсегда. Назначь мне место, где я встречу тебя, чтобы дальше пойти вдвоем и не разлучаться уже никогда. К чему нам разлука, к чему!»

Не перечитав, Степан запечатал письмо.

«Может быть, надо короче… и логичнее? Я слишком расписался», — подумал он, но тут же оставил эти сомнения, разделся и лег, прислушиваясь к шуму ветра. Шторм затихал. Дом еще вздрагивал от последних порывов ветра, но чувствовалось, что чудовище исчерпало свою ярость и его лапы уже не могут нанести сильного удара.