Безымянная слава

— Да, ждет… Вы должны прийти к нам. Добрый гений!

— Жаль обижать его. Впрочем, он простит. Я ему бесконечно благодарен. На всю жизнь благодарен!

Старик дворник принес покупки.

— Сейчас я упаду в обморок, если не поем, — прошептала Аня, в то время как Степан разворачивал пакеты. — Не надо резать колбасу. Вовсе не надо! Просто отломи. Побольше!.. Дай хлеб. Какой мягкий, какой пахучий… Нет, зачем ты его режешь? Так вкуснее. — И, ломая хлеб, стала есть жадно, вздыхая от счастья, улыбаясь Степану. — Ты смотришь на меня, как на чудовище? Попробовал бы ты голодать столько времени, когда твои спутники в вагоне только и делают, что жуют, жуют…

Из аптеки, находившейся неподалеку от пристани, Степан позвонил в редакцию.

— Что за безобразие! — прокричал поэт. — Ты еще дома? Почему ты не отвечал на мои звонки?

— Заснул чего-то, еле проснулся…

— Опустившийся, обомшевший тип! По сравнению с тобой Обломов, Манилов — сгустки бешеной энергии. Немедленно иди к книжному магазину! Я торчал возле него полтора часа. Беги!

— Никуда не пойду… Не хочется что-то.

— А я тебе говорю: лети со скоростью ветра!

— Зачем? Бродить по улицам?

— Ну да!

— Бродить по улицам со скоростью ветра? Отказываюсь!

— Слушай, ты, ты!.. — задохнулся от возмущения добрый гений. — Не задавай вопросов и подчиняйся мне беспрекословно!

— Нет, Перегудов, я поднял флаг восстания. Сделай все, что я тебе прикажу. Купи бутылки три хорошего вина, винограда, сыра, хлеба. Да не забудь пирожных — побольше пирожных с заварным кремом.

— Постой, что это значит? — пробормотал Одуванчик. — Для кого пирожные с заварным кремом? Ты же знаешь, что я не переношу эту сладкую замазку. Для кого заварной крем?

— Не задавай вопросов и подчиняйся беспрекословно. Итак, сделай покупки и приведи ко мне Дробышевых часам к восьми. Все ясно?

— Степка, ты звонишь не из дома! — осенило поэта. — Слышно очень хорошо — значит, ты говоришь из города. Откуда ты говоришь?

— Из аптеки, что возле пристани. Хочешь пожелать Анне Петровне счастливого пути через бухту?

— Как ты узнал, что она приехала? — завопил поэт, как вопят обокраденные на базаре.

— В порыве чистого вдохновения.

— Степка, разбойник, пират! Я в отчаянии! Какого наслаждения ты меня лишил! Я был готов реветь белугой при трогательной сцене вашей встречи. Все хорошо, все замечательно, я счастлив за тебя… Не беспокойся, я сделаю все, что нужно, и даже больше этого… Деньги? Денег у меня, конечно, нет, но я достану презренные червонцы и опустошу все попутные магазины. Ура, Степка!

Аня и Степан спустились к пристани.

— Давай, давай! — азартно кричал перевозчик. Увидев Степана, он предложил: — Товарищ «Маяк», садись с барышней! Просю!

— Не подходит, — отказался Степан.

Он разбудил старого яличника, с головой черной, как печной горшок, украшенной длинными седыми усами.

— Отец, пошли!

— Полтинник! — недовольно ответил старик, показав из-под овчины один глаз и один ус. — Э, да это ты, газета! Чего тебя мордует?

— Пошли, отец! Я на веслах.

— Мы на веслах, — сказала Аня.

Они сели на банку рядом и взяли по веслу. Старик правил молча, разглядывая своих пассажиров и кожаный чемодан Ани.

— Чи поженились? — спросил он.

Весло вырвалось из ее рук и забурилось в воде, став почти вертикально.

— Это так, — сказал старик. — Плавают, плавают да и поженятся… Это ничего. С молодой силой можно и жениться… Ничего… Живите себе!..

— Еще полтинник, — сказал Степан.

— Нет, еще два! — поправила Аня. — Ведь это первое поздравление, которое мы услышали.

— Тю, дурные! — пробормотал старик, но не отказался от щедрой приплаты.

12

Они сидели возле скал на пляже.

Это было утром в воскресенье. Песок еще не успел нагреться на солнце; мелкие волны выплескивали на песок небесную синеву, отразившуюся во всю ширину бухты.

В это утро они наконец собрали свои мысли и смогли поговорить обо всем, не перескакивая с вопроса на вопрос, а так, как полагается солидным супругам, умеющим говорить о серьезном по-серьезному. Аня наконец дала полный ответ на вопрос, который и до этого сотый раз возникал в их разговорах.

— Как я решилась приехать?.. Но ведь я люблю тебя, ты знаешь… Всегда любила, потом, когда приехала, любила тебя безумно, а теперь все больше и больше… Ужас! — Она покраснела, закрылась рукой, как деревенская девушка, и, немного отвернувшись от него, взяла полную горсть песка; золотые искры сыпались между ее пальцами.

— Ты помнишь наш разговор на вокзале? — сказал он. — Знаешь, я тогда почувствовал, что мы встретимся непременно. Было очень тяжело, было и отчаяние, и в то же время где-то глубоко в душе оставалась эта уверенность, не проходила…