Безымянная трилогия

Вокруг меня сгущаются вечерние сумерки. Из города, из пустыни доносятся голоса шакалов, слышится уханье вылетевших на охоту сов, пронзительный писк летучих мышей… Меня это не пугает, потому что я знаю — здесь, под крышей, сжавшаяся на стропилах в комочек, я в полной безопасности.

С некоторых пор меня одолевает желание взмыть высоко в небо. Я мечтаю о той бескрайней вышине, о которой мне известно лишь одно — она существует, ведь однажды я уже почти приблизилась к ней, когда заблудилась в пустыне и лишь на следующий день нашла дорогу обратно.

Тогда я всю ночь летела так высоко, как никогда раньше. А та Огромная Прозрачная Птица, что летела рядом со мной, была ли она лишь миражом, явившимся мне в забытьи, вызванном разреженным воздухом и страшной усталостью? Или я все же видела ее наяву, эту Таинственную и Прекрасную Птицу, для которой не существует ни пространства, ни времени?

Прозрачный Великан задел меня крылом, и у меня точно сразу прибавилось сил, и в блеске первых утренних лучей солнца мне вдруг открылся город с огромным черным камнем, город, окруженный засыпанными песком стенами, город, полный людских скелетов, среди которых шустро сновали живущие в пустыне звери и насекомые.

Оазис. Меня ослепил блеск воды, блеск жизни. Я утолила жажду и нашла в себе силы вернуться в свой пустынный город.

С колонны я смотрю в небо… Я снова тоскую по высоте, которая, я знаю, существует, по высоте, на которую я никогда не поднималась, до которой никогда не долетала.

Но разве хоть одна птица смогла туда подняться? Может, только тот Прозрачный Великан, о котором я даже не знаю, то ли он был реальным, настоящим, то ли существовал лишь во мне, в моем сознании…

Проходит ночь, и день, и снова ночь, и еще один день. Тоска, мечты, сны, страхи, воспоминания, голоса, тишина, эхо… Я уже не знаю, где сон, а где — явь, где жизнь, а где — предсмертный бред…

Каждое утро вылетая с чердака, я чувствую взгляд все той же старой, облезлой лисы, вижу ее разинутую пасть и подергивающийся язык. Она ждет, когда же наконец вместо того, чтобы взмыть вверх, я упаду вниз, на землю. Она ждет уже давно, веря в то, что переживет меня, что выиграет эту схватку со временем и со мной, что доберется до меня, как только я упаду, ослабевшая, больная, умирающая,— вот тогда она прижмет меня своей когтистой лапой, клыками разорвет грудь, утолит жажду моей кровью. Я и теперь вижу эти голодные желтые глаза с голубоватым блеском, взирающие на меня с надеждой и ожиданием.

Смерть меня больше не пугает. Мне только нужно теперь больше сна, чем раньше. Мне нравится погружаться в сон, потому что там, в снах, я становлюсь молодой, сильной, готовой к дальним перелетам. Там я становлюсь такой, какой была много лет назад. Иногда мне снится, что я — та темная голубка с матовыми перьями и перебитым крылом, которую во время землетрясения насиловали все самцы подряд. Они бросаются на меня, воркуют, бьют крыльями, прижимаются, вцепляются когтями в мою спину до полного свершения, до экстаза, до облегчения. По перьям стекает теплая сперма…

Я лежу под ними покорная, тихая. Смерть все ближе и ближе подбирается ко мне…

Я открываю глаза. Я все на том же месте — на колонне посреди города, который постепенно разрушают пустынные ветры и время. Вокруг нет ни голубей, ни галок, ни сорок — никаких птиц…

Та голубка осталась далеко — мертвая птица среди стальных тросов.

Я живу. Я существую.

Ты снова легкая и резвая, как в молодости, когда взмывала в небо с безграничной верой в то, что сегодня взлетишь еще выше, что наконец поднимешься туда, куда никто еще до тебя не поднимался.

Тебя не разбудит голод, который прежде в этом сухом каменном городе каждое утро буквально разрывал твои внутренности. Желудок притих, как будто его нет, как будто он наполнен влажным, свежим зерном, а ведь в последнее время ты очень мало ела — разве что клевала семена засыхающих трав и цветов.

— Что случилось? В чем дело? — заворкуешь ты и закружишься на своей балке между крышей и каменной стеной.

Может, ты умерла и потому не чувствуешь ни голода, ни сухости в горле, не ощущаешь ни пульсирования крови в культе отгрызенного когда-то куницей пальца, ни страшного зуда кожи в тех местах, где выпадают перья?

Ты затрепещешь крылышками, осмотришься по сторонам, заворкуешь…

И вдруг решишь взлететь, как делала это каждое утро — взмыть повыше, облететь город вокруг, погреться в лучах утреннего солнца… Выскользнешь сквозь прямоугольное окошко и полетишь к едва заметной на горизонте речушке, чьи воды просачиваются в песок. Наполнишь желудок и зоб водой, быстро, резко взмоешь ввысь над городом, будто соревнуясь в ловкости с другими птицами.

Выше, выше, выше, пока покрытые пылью дома и пальмы не станут едва заметными точками далеко внизу.

Небо ярко-голубое, чуть более светлое на востоке. Ты замечаешь мелкие серо-белые облачка, которые медленно движутся на северо-восток.

Ты чувствуешь себя легко и свободно. Не ощущаешь ни тяжести собственного тела, ни сопротивления воздуха. Разворачиваешься дугой и направляешь свой полет в пустыню.