Беззаботные годы

«Господи, ну почему все не может идти так, как прошлым летом, когда все было хорошо?» Но так быть не могло. «Даже через сто лет ничего не изменится», – любила повторять ее мама почти по любому поводу, – присказка, которая страшно бесила, поскольку подразумевала: неважно, что произойдет за эти сто лет, в итоге жизнь выглядела совершенно бессмысленной. А может, так и есть. Может, это строжайший и ужасный секрет, который взрослые хранят от детей, – как то, что Санта-Клауса не существует или что бывает проклятие; может, повзрослеть, чего она всегда ждала с нетерпением, именно это и означает. Но это же абсурд. Если бы они знали такое, не вели бы себя настолько жизнерадостно. А есть еще Бог, который якобы добр ко всем людям и вроде бы устанавливает правила, будет жизнь бессмысленной или нет. И она решила серьезно и обстоятельно поговорить о жизни с Норой, которая была годом старше, и выяснить, не знает ли она что-нибудь полезное. Приободрившись от этой мысли, она вошла в дом.

* * *

– Итак, дорогая, как дела?

Вилли устроила Джессику в плетеном шезлонге в гостиной. Обед закончился, дети разбрелись. Сама Вилли свернулась уютным калачиком в большом бесформенном кресле напротив шезлонга, закурила Gold Flake и настроилась как следует поболтать. Между ними на столике разместился поднос с кофейной посудой; Вилли закрыла жалюзи на южном окне, и комнату заполнил подводный свет, приятно-прохладный и способствующий доверительному общению.

Джессика вздохнула, улыбнулась, скрестила элегантные щиколотки, закинула длинные белые руки за голову, сцепила пальцы в замок и наконец ответила:

– Здесь прямо как в раю. Можешь мне поверить. А поездка выдалась кошмарной. Бедного Кристофера укачало, Джуди постоянно просилась в уборную, Нора спорила с Анджелой, кому из них сидеть впереди, вдобавок машина перегрелась на том холме – знаешь, на выезде из Ламберхерста…

– Ну, теперь-то вы здесь. А мама сможет приехать лишь на следующей неделе. И Эдвард завтра уезжает в Лондон. Так что мы будем предоставлены себе, если не считать всяких мелких дел. Сегодня мы ужинаем в Хоум-Плейс, но у нас впереди еще много времени.

– Блаженство! – Она смежила тяжелые веки, и в комнате воцарилась тишина, только тикали старинные стоячие часы в холле.

Потом Вилли старательно-нейтральным тоном спросила:

– Как Реймонд?

– Ужасно злится, бедняжка, что я оставила его. Завтра уезжает к тете Лине. По-моему, он совсем не горит желанием.

Последовала еще одна краткая пауза, и Джессика добавила:

– Ей девяносто один, и за исключением полной глухоты, здоровье у нее железное, а я полагаю, тот, кому нечем заниматься с утра до вечера, кроме как есть четыре раза в день и тиранить прислугу, вряд ли страдает от усталости.

– Но ведь она, кажется, предана Реймонду?

– Она его обожает. Но есть и еще один злополучный племянник – тот самый, который эмигрировал в Канаду и которого она предпочла бы Реймонду.

– Полагаю, – деликатно начала Вилли, – что когда она… все, видимо, изменится?

– Ох, дорогая, вряд ли это будет означать хоть что-нибудь. Как только Реймонду в руки попадают деньги, неважно, сколько, он замышляет какой-нибудь ужасный проект, для которого требуется гораздо большая сумма, чем та, которой он располагает, а затем, естественно, у него ничего не ладится, потому что денег с самого начала было недостаточно. Я имею в виду эту его идею пансиона для собак, хозяева которых уезжают куда-нибудь. Он совершенно упустил из виду, что большую часть года люди живут дома, а потом в августе уезжают все разом, и конечно, строительство отдельных будок обошлось в целое состояние, и даже при этом у нас в каждой комнате жило по собаке, а за зиму все будки отсырели, начали гнить и были уже непригодны для животных. Так что смерти тети Лины я на самом деле жду с ужасом. Реймонд положительно ненавидит свою нынешнюю работу, он готов на все, лишь бы от нее отделаться. – Она очаровательно и терпеливо улыбнулась и добавила: – Но другие варианты пугают меня еще больше.

– Он невыносим!

– Да, невыносим, но он отец моих детей. И умеет порой быть кротким ягненком.