Безжалостное обольщение

Наблюдая, как он направляется на террасу, Элиза размышляла: «Понял ли Доминик меня именно так, как я хотела быть понятой?» Хотя, если говорить начистоту, последние слова сорвались с губ помимо ее воли. Даже воспоминание о том, что она вела себя так фривольно, заставило Элизу покраснеть, от стыда у нее даже ладони взмокли. Доминик теперь считает ее просто развратницей и, вероятно, презирает за то, что чужая невеста ответила на ни к чему не обязывающий флирт столь откровенным приглашением. Узнай об этом искренняя Женевьева, она была бы не только удивлена, но и возмущена.

— Здесь слишком жарко, Лоренцо, — сказала Элиза неожиданно раздраженно. — Проводите меня, пожалуйста, на воздух.

Лоренцо был сама любезность. Вполне понятно, что нежным дамам становится жарко, когда они так долго и неустанно предаются танцам.

— Какого черта здесь делает Делакруа? — зашипел Латур на своего племянника.

Виктор злобно смотрел на элегантного Доминика, увлеченного оживленным разговором с мадам Фурше. У этого дьявола вполне достойный вид. Глядя на него, никто бы не сказал, что он мошенник — самая черная овца, когда-либо водившаяся в клане Делакруа или в любой другой орлеанской семье. Однако никто не мог обойтись без тех услуг, которые оказывал этот не робкого десятка капер, находя лазейки в британской блокаде.

— Он мой друг, дядя, — начал заготовленную речь Николас. — Я познакомился с ним в зале для фехтования, и мы немного поупражнялись. Он великолепный фехтовальщик.

— Не сомневаюсь! — оборвал его Виктор. — Для него ведь это не игра! Шпага для такого мошенника — оружие, а не светская забава. Но почему в моем доме — незваный гость?

— Простите, сэр. — Николас лихорадочно пытался сосредоточиться, что ему всегда давалось очень трудно, когда Латур выражал ему свое недовольство. — Я считал, что будет в высшей степени невежливо не пригласить его, поскольку он знал, куда я направляюсь. Понимаете, мы встретились на улице, и в прошлом мы всегда приятно проводили с ним время. Сегодня же Делакруа пригласил меня выпить с ним по бокалу вина, чего я, разумеется, не мог сделать, потому что у Элен прием и…

— Ладно, хватит юлить, парень, — нетерпеливо перебил его Виктор. — Делакруа не мог ожидать, что его сюда пригласят. Он не какой-нибудь наивный простачок, — укоризненный взгляд, коим Виктор сопроводил это замечание, не оставлял никакого сомнения в том, кто именно заслуживает последнего определения. — Ты прекрасно знаешь, что мне совершенно безразлично, как ты проводишь время в городе. Можешь якшаться с кем хочешь, но ты обязан четко разделять, кого можно представлять моей жене и твоим кузинам, а кого — нет. У Женевьевы и так нет никакого уважения к условностям, а тут еще ты подаешь дурной пример.

При воспоминании о скандальном поведении дочери и о том, как беззастенчиво откровенно она сообщила, что управляющий мстит Амелии за то, что рабыня посмела отказать ему, а муж даже попытался ее защитить, лицо Латура стало наливаться кровью. В отличие от большинства таких же плантаторов, как он, Виктор был решительным противником связей между своими служащими и рабами. Только потому, что это вело к вражде и беспорядкам. В результате мистеру Кингу Придется искать себе другую работу, а Виктору — нового управляющего. Конечно, Латуру не пришлось бы этим заниматься, если бы его дочь не совала свой нос в дела, которые не касаются молоденьких девушек.

От этих неприятных размышлений его отвлекло нечто не менее неприятное. Доминик Делакруа имел наглость засвидетельствовать почтение хозяину, и Латур был вынужден ему любезно отвечать. Николас воспользовался случаем и незаметно улизнул, сделав все, что от него требовалось: Доминик больше не нуждался в его помощи.

Глава 3

Каморку освещал лишь лунный свет, проникавший через окно, расположенное во внешней стене, посредине между полом и потолком. Темнота не смущала Женевьеву, за пять часов заточения она успела изучить все уголки и щели в закутке, служившем кладовкой для кухонных принадлежностей. Это была одна из двух находившихся в разных концах задней террасы комнат. Вторая служила Виктору Латуру кабинетом. В щель под дверью проникали веселые звуки званого вечера, а Женевьева сидела на бочонке с соленьями и то откусывала кусочек сухого печенья, то облизывала палец, который макала в банку с клубничным вареньем. По сравнению с деликатесами, которыми угощали гостей, это был более чем скромный ужин; тем не менее она считала, что легко отделалась, потому что единственным серьезным наказанием в настоящий момент можно было считать скуку.