Безжалостное обольщение

Однако она обязана предстать перед ними с достоинством, если, конечно, будет такая возможность. Если ее не бросят к их ногам беспомощную, связанную и лишенную возможности говорить. Женевьева не могла сказать, кто из них пугал ее больше и кто вызывал большее отвращение. Но она должна взять себя в руки и бесстрашно встретиться с негодяями лицом к лицу.

Доминик непременно придет ей на помощь. Когда и каким образом, она не представляла. Но должен прийти, и она обязана продержаться до этого момента. Если только капер срочно не понадобится Наполеону, тогда ему некогда будет заниматься ее спасением. В конце концов, она сама виновата в том, что случилось. Но даже думая так, она верила, что и Наполеон не удержит капера от того, чтобы броситься ей на помощь. «Пусть наш роман окончен. Но Доминик меня не бросит в беде.

Гордость не позволит ему так поступить независимо от того, что он теперь чувствует ко мне».

Карета резко накренилась на повороте, и Женевьева, которая не могла выставить руки, поскольку они были связаны, сильно ударилась головой, но кляп поглотил ее невольный крик, а слезы она скрыла, быстро зажмурившись. За исключением тех нескольких секунд, которые понадобились, чтобы связать ее, заткнуть рот и кинуть на сиденье, две безмолвные фигуры, сидевшие напротив, вели себя так, словно пленницы вовсе не существовало. Теперь один из похитителей наклонился и помог ей сесть прямо, прислонив к поскрипывающей коже диванной подушки. Ничего особенного, но Женевьева с ужасом поняла, что испытывает благодарность даже за столь малый знак сочувствия, проявленный ее облаченными в черное похитителями, которые сильно смахивали на воронов.

Наконец экипаж замедлил ход и остановился. Один из воронов открыл дверцу и спрыгнул на землю. Другой поднял Женевьеву и передал ее в протянутые руки первого. Женевьева лежала неподвижно, но внимательно смотрела по сторонам: двор, окруженный высокой стеной, большой дом со множеством окон, огромный тополь, корни которого вздымали камни брусчатки.

Через узкую высокую дверь ее внесли в тускло освещенный коридор. Никаких признаков присутствия людей она не заметила, хотя поняла, что находится в крыле, предназначенном для слуг, судя по всему, очень богатого дома. Стены здесь были свежевыкрашенными, ковры новыми. Ковер покрывал даже узкую лесенку, по которой ее теперь несли наверх — редкая роскошь для непарадной части дома. Дойдя до верхней площадки, человек толкнул дверь.

Здесь ее посадили в кресло и освободили от кляпа. С болезненной гримасой на лице Женевьева провела языком по губам, стараясь снять ворсинки шерсти, оставленные шарфом, который они использовали в качестве кляпа. Молчаливый похититель наклонился, чтобы развязать ее щиколотки, потом снял веревки с запястий.

— Вы найдете здесь все необходимое, чтобы привести себя в порядок. — Впервые услышала она голос своего сопровождающего и от испуга чуть не подпрыгнула.

Если он и заметил это, то не подал виду, просто распрямился и вышел, закрыв за собой дверь; в замке повернулся ключ.

Женевьева находилась в маленькой спальне: кровать со столбиками, шезлонг и платяной шкаф. Стеклянная перегородка в одном углу, таз и кувшин с водой на умывальном столике — в другом. Примечательная особенность комнаты состояла в том, что в ней не было ни одного окна. Верхняя часть двери, ведущей в коридор, была застеклена, и оттуда в комнату проникал тусклый свет. Однако на столике возле кровати имелись лампа, кресало и кремень. Окон не было, вероятно, потому, что спальня располагалась в торце, а дом, как Женевьева успела заметить со двора, стоял в ряду примыкающих друг к другу особняков. Любая комната, расположенная не вдоль фасада, и не вдоль задней стены дома, оказывалась слепой. Да, здесь не только великолепные помещения для слуг, но и великолепные застенки.

Теперь, когда ужас первых мгновений похищения был позади, Женевьева вдруг обнаружила, что совершенно спокойна. Возможности сбежать не было, поскольку даже луч дневного света не связывал это помещение с внешним миром, поэтому она принялась умываться и приводить себя в порядок, находя столь обыденные занятия весьма успокаивающими. По крайней мере встретит грядущую неизвестность умытой и причесанной.

На Женевьеве было шелковое платье янтарного цвета — платье, предназначенное для улицы, а следовательно, весьма скромного покроя: с вырезом под горлышко, отделанное на груди кружевами, с длинными до запястий рукавами, украшенными рюшами. Женевьева порадовалась этому, хотя почему, собственно, это должно было ее радовать? Если, — что не исключено, — ее собираются так или иначе раздевать, какая разница, что за платье на ней. При этой мысли по спине от отвращения поползли противные мурашки. «Нельзя думать о подобных вещах, нужно сосредоточиться на мысли о Доминике, на том, как выиграть время. Потому что Доминик придет непременно».