Безжалостные Существа

— Ты не влюбишься в него, если переспишь с ним разок или три.

— Ты уверена? Потому что это именно та ужасная вещь, которая могла бы приключиться со мной.

— Ах! Ты хоть себя-то слышишь?

— Я так, для справки.

— А я просто говорю, что ты не можешь прожить всю оставшуюся жизнь в страхе перед тем, что может случиться, Нат. Ну и что с того, что ты действительно стала такой эмоциональной из-за него после секса? Ну и что? Он вернётся к своей жизни, ты вернёшься к своей, и ничего не изменится, кроме того, что у тебя останутся прекрасные воспоминания и твоя вагина будет восхитительно болеть. Ничто не может причинить тебе такую боль, какую тебе уже причинили. Ты пережила самое худшее, что только могла себе представить. Пришло время снова начать жить своей жизнью. Ты хочешь вести со мной подобный разговор через двадцать лет?

Некоторое время мы дышим в трубку, пока я не произношу:

— Нет.

Слоан тяжело вздыхает.

— Хорошо, тогда я сейчас кое-что скажу. Это будет больно.

— Больнее, чем ты только что мне здесь наговорила?

— Дэвид мёртв, Нат. Он мёртв.

Эта фраза повисает там во всей своей ужасной завершённости, когда у меня сжимается грудь, и я изо всех сил стараюсь не разрыдаться.

Её голос смягчается.

— Должен быть мёртв. Он бы никогда добровольно тебя не бросил. Он любил тебя как сумасшедший. Его не похищали инопланетяне, не промывали мозги в какой-нибудь секте или что-то подобное с ним вовсе не происходило. Он отправился в поход в горы и с ним произошёл несчастный случай. Он поскользнулся и упал с тропы. Это единственное логическое объяснение.

Мой голос срывается, когда я отвечаю.

— Дэвид был отличным спортсменом. Он знал эти тропы наизусть. Он ходил по ним тысячу раз. Погода была идеальной…

— И ни одна из этих вещей не защищает людей от несчастных случаев, — тихо говорит Слоан. — Дэвид оставил свой бумажник дома. Он оставил свои ключи. Дэвид не просто ушёл хрен знает в какие дали. Он не исчез бесследно по своей прихоти. Деньги на его расчётном счёте так никто и не снял. Никто не вытряс его кредитки. Ты в курсе, что полиция не нашла никаких следов инсценировки? Мне так жаль, детка, и я так сильно люблю тебя, но Дэвид никогда не вернётся. И ему бы очень не хотелось видеть, что ты с собой сделала.

Я проигрываю битву, пытаясь сдержать слёзы. Они бесшумно скользят по моим щекам извилистыми горячими дорожками, пока не стекают с моей челюсти на рубашку.

Я не утруждаю себя стирать их с лица. Здесь нет никого, кто мог бы увидеть меня, кроме собаки.

Закрыв глаза, я шепчу:

— Я всё ещё слышу его голос. Я всё ещё чувствую его прикосновение. Я до сих пор помню ту улыбку на его лице, когда он поцеловал меня на прощание перед своим походом утром в день репетиционного ужина. Я чувствую… — Я прерывисто вдыхаю. — Я чувствую, что он всё ещё здесь. Как я могу быть с кем-то другим, когда это было бы похоже на измену?

Слоан издаёт сочувственный вздох.

— О, милая.

— Знаю, что это глупо.

— Это не глупо. Это преданно, романтично и, к сожалению, совершенно неоправданно. Ты думаешь, что изменила бы памяти о Дэвиде, а не этому мужчине. Мы обе знаем, что единственное, чего он когда-либо хотел, это чтобы ты была счастлива. Дэвид не хотел бы этого для тебя. Ты почтишь его память гораздо больше, если будешь счастлива, чем застрянешь в тупике.

Моя нижняя губа дрожит. Голос становится высоким, в нём проскальзывает дрожь.

— Черт возьми. Почему ты всегда должна быть права?

Потом я не выдерживаю и начинаю рыдать.

— Я сейчас приеду. Буду через десять минут.

— Нет! Пожалуйста, не надо. Я должна… — Я пытаюсь дышать, хотя это больше похоже на серию вздохов. — Должна продолжать жить своей жизнью, и часть этого – перестать полагаться на тебя так сильно, как на мой персональный эмоциональный фамильяр.

— Ты могла бы просто сказать «костыль», — сухо произносит Слоан.

— Это слово не несёт нужной окраски. Плюс, мне нравится представлять тебя в виде большой зелёной игуаны, которую я беру с собой в самолёты.

— Игуаны? Я грёбаная рептилия? Разве я не могу быть милой маленькой собачкой?

— Либо собачкой, либо сиамской кошечкой. Подумала, что тебе бы понравилась идея побыть игуаной.

Посмеиваясь, Слоан говорит:

— По крайней мере, ты не потеряла чувство юмора.

Я вытираю нос рукавом рубашки и тяжело выдыхаю.

— Спасибо, Сло. Я абсолютно ненавижу то, что ты только что сказала, но спасибо тебе. Ты единственный человек, который не ходит вокруг меня на цыпочках, как будто я стеклянная.

— Ты моя лучшая подруга. Я люблю тебя больше, чем людей в моей собственной семье. Я бы сделала для тебя всё что угодно. Никогда не забывай об этом.

Я не могу сдержать смеха.

— Теперь мы можем повесить трубку?

— Да, — говорю я, шмыгая носом. — У нас всё хорошо.

— И ты собираешься отправиться по соседству, чтобы оторваться по полной с этим прекрасным образцом мужественности?

— Нет, но моя вагина благодарит тебя за твою заботу.