— Ты одержима идеей избегать меня, — заметил Беккет. — Вряд ли это имеет значение. Мы совершенно одинаковые, ты и я. И судя по тому, как мы ссоримся, мы вполне могли бы быть женаты.
Виктория резко выдернула руку из руки Беккета. — Я иду в дом, — холодно сказала она, повернулась и побежала в противоположном направлении. Мёрсер взглянул на Беккета, пытаясь понять, следует ли ему остановить её, но тот лишь покачал головой.
— Пусть идёт, — вздохнул он. — На сегодня с неё хватит, и, честно говоря, с меня тоже.
— Вам всё равно придётся уложить её в постель, — заметил Мёрсер, приподняв бровь.
Беккет поморщился.
— Пожалуйста, не напоминайте мне, — сказал он натянуто.
— Вы всегда можете позволить ей спать в одной из гостевых комнат.
— И позволить ей снова сбежать? Думаю, нет. — Беккет решительно зашагал через лужайку к дому, Мёрсер вприпрыжку последовал за ним. — У меня много работы, которую нужно сделать сегодня вечером, — сказал он. — Проследите, чтобы Виктория легла спать в положенное время, и позаботьтесь, чтобы кто-нибудь присмотрел за ней, пока я не вернусь. Лучше сделайте это сами, но если вам непременно нужно поспать, пошлите за одним из моих солдат. Старайтесь избегать служанок; они сочувствуют ей и с большей вероятностью выпустят её.
— Могу я предположить, что вы будете в своем кабинете, сэр?
— Можете. — Беккет прошёл через двери террасы, которые Виктория оставила широко распахнутыми, когда вбежала. Лорд плотно закрыл их и запер после того, как Мёрсер прошёл через них. — Будем надеяться, что хороший отдых хотя бы немного излечит её от неприятного темперамента, — сказал он сердито.
Мёрсер усмехнулся.
— Сомневаюсь, сэр, — сказал он. — В этом я сильно сомневаюсь.
***
Мёрсер оказался прав. Неважно, на сколько хорошо отдохнула Виктория, она была всё так же неприветлива и бесконечно трудна в управлении. Когда Беккет работал в своём кабинете, она забаррикадировалась в его спальне, заперев дверь, на случай если он решит войти. К несчастью, Мёрсер был её постоянной тенью, и куда бы она ни пряталась, он следовал за ней.
Прошло две недели без каких-либо признаков спасения от внешнего мира. И Виктория постепенно начала привыкать к определённой рутине: каждое утро она медленно и лениво просыпалась, намного позже того, как Беккет уходил из комнаты, чтобы поработать в своём кабинете. Она принимала ванну и одевалась (Мёрсер всегда неловко стоял рядом); завтракала, гуляла с Беккетом по его раскинувшимся садам, устраивала до смешного громкую ссору, которая неизбежно заканчивалась тем, что Виктория неслась в библиотеку и пряталась там до конца дня. Когда оба немного остывали, они ужинали в несколько холодном молчании, а затем отправлялись на вторую прогулку, которая снова заканчивалась ссорой. Виктория бросалась в постель и засыпала, проплакав почти полчаса; Беккет мрачно сидел в своём кабинете и яростно копался в различных документах, важных для Компании. Когда он слишком уставал, чтобы продолжать, то шёл в свою комнату и, убедившись, что Виктория спит, раздевался и ложился в постель.
А затем процесс повторялся снова на следующий день.
Это было бы скучно, если бы не постоянные вспышки их гнева. Слуги стояли в стороне, с ликованием слушая, как Виктория и Беккет кричат друг на друга о том или ином, а затем спокойно продолжали заниматься своими делами, когда ссора заканчивалась. В душе они, конечно, смеялись над досадой Беккета и желчью Виктории. Она была молода, так молода, и всё же, если бы она боялась Беккета, то никогда бы не использовала свой острый язычок в его присутствии.
За три недели, крики начали утомлять и Беккета, и Викторию. Прошло четыре недели, и Виктория погрузилась в угрюмое молчание, её глаза были опущены всё время. На пятой неделе, когда Беккет сделал какое-то маленькое, слегка юмористическое замечание, она подавила слабую улыбку.
Все в доме знали: она наконец-то начала сдаваться.
Триумф Беккета был заметен тем, что он не сделал ничего, чтобы отпраздновать его. Это было удивительно, учитывая его темперамент, но это была тонкая и тихая победа, возможно, потому, что он, как никто другой, знал, как легко его контроль над Викторией может быть разрушен.
И это разрушение началось на пятой неделе, как раз когда казалось, что он наконец-то объявит Викторию своей и, в типичной манере и как было обещано, это была Розмари, которая вызвала это.
***
Когда Розмари приехала, бушевала гроза — самый сильный ливень в этом году. Когда дворецкий, эксентричный маленький человечек по имени Оскар Бодди, открыл дверь, он увидел Розмари, стоящую на ступеньках, промокшую до нитки, в тёмно-фиолетовом платье, тяжёлом от воды. Когда она вошла в гостиную, крепко обхватив себя руками, то принесла с собой много этой воды, капающей на ковёр. — Извините, — немного неискренне сказала она дворецкому. — Если бы это был не ковёр Беккета, а чей-нибудь другой, я бы сожалела. Но он высохнет; а я, в таком случае, наверное, буду мокнуть вечно.
Оскар настороженно посмотрел на неё, снял с её плеч промокшую накидку и выжал её за дверью.