Беззумный Аддам

— Тогда не видать нам больше жареных тостов по утрам, — однажды закончил эту литанию Зеб. Он как раз только что вернулся с очередного таинственного курьерского задания; вид у него был потрепанный, черная искожаная куртка порвана. Один из предметов, которые Зеб преподавал детям вертоградарей в школе, назывался «Предотвращение кровопролития в городе», но Зеб не всегда следовал собственным урокам. — Да, да, я знаю, мы все умрем. Пирога с бузиной случайно не осталось? Очень кушать хочется.

Зеб не всегда проявлял должное почтение к Адаму Первому.

Попытки предугадать, что станет с миром, когда он выйдет из-под контроля человека, когда-то — давно и недолго — были популярной, хоть и жутковатой, формой общественного досуга. Были даже передачи интернет-ТВ на эту тему: сгенерированные на компьютере пейзажи с оленями, пасущимися на Таймс-сквер, назидательное качание пальцем, рассуждения на тему «так-нам-и-надо» и лекции серьезных экспертов о многочисленных ошибках человеческого рода.

Но, судя по рейтингам, зрители быстро пресытились этой темой — показатели взмыли вверх и резко упали; аудитория «голосовала пальцами», переключаясь с неминуемой гибели человечества на прямую трансляцию соревнований по пожиранию сосисок (для зрителей, склонных к ностальгии), или на комедии про миленьких задорных школьниц-подружек (для любителей мягкой игрушки), или на гладиаторские бои в жанре «попурри из боевых искусств» (для любителей поглазеть на откусанные уши), или на передачу «Покойной ночи» (самоубийства в прямом эфире), или на «Аппетитных голопопок» (детская порнография), или на «Обезглав» (казни в прямом эфире — для тех, кто по-настоящему обозлен жизнью). Все это было гораздо привлекательней, чем истина.

— Ты же знаешь, что я превыше всего стремлюсь к истине, — сказал тогда Адам Первый скорбным тоном, каким он иногда разговаривал с Зебом. Причем только с ним.

— Да-да, знаю, — ответил Зеб. — Ищите и обрящете… в конце концов. И ты обрел. Ты прав, я с этим не спорю. Извини. Я просто жую с полной головой. И у меня иногда вылетает изо рта.

И все это означало: «Я такой, как есть. И ты это знаешь. Так что терпи».

«Если б только Зеб был здесь!» — думает Тоби. Она представляет себе, как его накрывает лавиной осколков стекла и цемента, когда рушится очередной небоскреб. Или как он с воплем падает в разверзшуюся пропасть, размытую подземной рекой, уже неподвластной насосам и трубам. Или как он беспечно мурлычет какой-то напев, а за спиной у него появляется лицо, рука с ножом, с камнем…

Пожалуй, утром еще рановато думать про такое. И бесполезно. Тоби силится перестать.

Вокруг стола собрана коллекция разномастных стульев — кухонных, пластиковых, с мягкими сиденьями, крутящихся. На скатерти — с узором из розовых бутонов и синих птиц — стоят тарелки, стаканы и чашки, лежат вилки и ножи. Некоторые приборы грязные — кто-то уже позавтракал. Все вместе похоже на сюрреалистическую живопись двадцатого века — каждый предмет сверхплотен, четок, с жесткими гранями, и каждый выглядит чудовищно неуместным.

Хотя почему, собственно? Почему бы этим тарелкам и стаканам не быть здесь? Когда умерли люди, материальный мир остался невредим. Когда-то людей было слишком много, а вещей на всех не хватало; теперь — наоборот. Но вещи сорвались с поводка — у тебя, у меня, у нее, у него — и отправились бродить по свету. Как после тех беспорядков в начале двадцать первого века — их часто показывают в документальных фильмах: подростки координировались по мобильным телефонам, а потом налетали на магазины, разбивали окна, вваливались туда всей толпой и хватали что под руку подвернется. Что унесешь — все твое.

Так и сейчас, думает Тоби. Мы заявили свои права на эти стулья, чашки, стаканы и притащили их сюда. Теперь, когда история прекратила свое течение, мы живем в роскоши — по крайней мере, в том, что касается имущества.

Тарелки, судя по виду, антикварные — во всяком случае, дорогие. Но сейчас Тоби могла бы перебить весь сервиз, и всем будет плевать — кроме нее самой.

Из кухонной сараюшки выходит Ребекка с блюдом в руках.

— Миленькая! — восклицает она. — Ты вернулась! И мне сказали, что ты и Аманду нашла! Пять звезд!

— Она не в лучшей форме, — отвечает Тоби. — Эти два больболиста ее чуть не убили, а потом, вчера ночью… По-моему, она в шоке. Под паром.

Ребекка — из старых вертоградарей, это выражение ей знакомо.

— Она крепкая, — говорит Ребекка. — Выправится.

— Может быть. Будем надеяться, что они ее ничем не заразили и что обошлось без внутренних повреждений. Надо думать, ты слышала и то, что больболисты убежали. И пистолет-распылитель прихватили. Опозорилась я по полной…

— Ну, что-то теряешь, что-то находишь. Но я так рада, что ты жива — просто сказать не могу! Я думала, эти два говнюка тебя непременно убьют, и Рен тоже. Я просто болела от беспокойства. Но ты вернулась! Хотя надо сказать, видок у тебя тот еще.

— Спасибо. Красивый сервиз.

— Налегай, миленькая. Свинина в трех видах: бекон, ветчина и отбивные.