Беззумный Аддам

И был вечер, и мы медленно шли обратно, и Свиные несли плохих людей, потому что в плохих людях были дырки, и еще они были связаны веревкой. Свиные злились из-за своих мертвых и хотели воткнуть клыки в этих людей, и кататься на них, и топтать их ногами, но Зеб сказал, что сейчас не время.

И Джимми-Снежнычеловека, и Адама тоже несли, и мертвую Свиную. И ночью мы достигли здания, где были все дети, и матери, и париковцы, и матери и дети Свиных, и остальные двукожие — Рен, и Аманда, и Американская Лисица, и Белоклювый Дятел, и Ребекка, и все остальные. И они вышли нас встретить, и все сразу говорили очень много вещей, например: «Я так беспокоилась», и «Что случилось?», и «О Боже!».

И мы, Дети Коростеля, пели все вместе.

В ту ночь мы там спали и ели. И все, кто был в битве, очень устали. Они все говорили тихо. И очень внимательно смотрели на мертвого Адама и говорили, что он умер не от семян Коростеля, которые тот сделал, чтобы очистить хаос. Они говорили, что он умер от дырок, из которых выходит кровь. И это милосердие Божие, что он умер не от семян Коростеля.

Я потом спрошу у Тоби, что такое «милосердие Божие». Сейчас она устала и спит.

И они завернули человека Адама в розовую простыню и положили ему под голову розовую подушку, и были очень тихие и печальные. А некоторые Свиные плавали в бассейне, что им очень нравится.

И на следующий день мы пришли сюда, в саманный дом. И Свиные несли Адама — на ветвях, с цветами. И мертвую Свиную они тоже несли, и это было для них труднее, потому что она была большая и тяжелая.

И еще они несли Джимми-Снежнычеловека также, хотя он не был мертвый — он не был мертвый, когда мы начали идти. И Рен шла рядом с ним, держала его за руку и плакала, потому что она была его другом; и Крозье шел с другой стороны от нее и помогал ей.

Но Джимми-Снежнычеловек путешествовал у себя в голове — далеко-далеко, как путешествовал раньше, когда лежал в гамаке и мы над ним мурлыкали. Но на этот раз он ушел так далеко, что уже не мог вернуться.

И Орикс была там с ним и помогала ему. Я слышал, как он с ней разговаривает — как раз перед тем, как он зашел слишком далеко, скрылся из виду и перестал дышать. И теперь он с Орикс. И с Коростелем тоже.

Такова история битвы.

А теперь можно петь.

Время луны

Суд

На следующее утро они устраивают суд.

Все сидят вокруг общего стола — точнее, сидят Беззумные Аддамы и вертоградари. Свиноиды валяются на травке и на дорожках вокруг; Дети Коростеля пасутся неподалеку, жуя свои вечные листья и впитывая происходящее.

Сами пленные не присутствуют. Им не нужно присутствовать: их дела сомнению не подлежат. Суд собрался только для того, чтобы вынести приговор.

— Итак, мы собрались, чтобы решить их судьбу, — начинает Зеб. — Жаль, что мы не вышибли им мозги в пылу боя, но раз так получилось, мы должны принять хладнокровное решение. Будем голосовать сразу или устроим дискуссию?

— Они обычные арестованные или военнопленные? — спрашивает Тоби. — Это важный момент, разве не так?

Ей почему-то кажется, что она должна выступить в роли адвоката. Но почему? Просто потому, что у них нет защитника?

— Как насчет «ходячие мертвецы с выжженной совестью»? — предлагает Ребекка.

— Братья по крови, — говорит Белая Осока. — Хотя я понимаю, что это само по себе их не оправдывает.

— Они убили нашего брата, — говорит Шеклтон.

— Говноеды ебаные, — вставляет Крозье.

— Насильники и убийцы, — говорит Аманда.

— Они застрелили Джимми, — говорит Рен и начинает плакать. Аманда кладет руку ей на плечо, обнимает. Сама она не плачет: она сидит, как деревянное изваяние, и лишь глаза у нее жестко блестят. Она годится на роль палача, думает Тоби.

— Какая разница, как их называть, — говорит Носорог. — Главное, чтоб не людьми.

Трудно подобрать подходящий ярлык, думает Тоби. Три срока на когда-то печально знаменитой арене для больбола соскребли с этих людей все ярлыки, отбелили до потери слов и их смысла. Давно известно, что после трех сроков больболисты — уже не совсем люди.

— Я голосую за все вышеперечисленное, — говорит Зеб. — А теперь давайте к делу.

Белая Осока вяло заступается за пленников:

— Мы не можем судить их. Безусловно, их ожесточение — результат того, что другие люди сделали с ними раньше. А если учесть пластичность мозга и то, в какой степени их поведение определяется их тяжелым жизненным опытом — откуда мы знаем, что они вольны были воздержаться от своих действий?

— Ты что, совсем съехала? Они съели почки моего младшего брата, бля! Зарезали его, как париковцу! Да моя бы воля, я бы им все зубы выдрал! — возмущается Шеклтон и, подумав, добавляет: — Через жопу.

Возможно, это добавление было излишним.

— Давайте не будем горячиться, — говорит Зеб. — Придержите эмоции. У нас у всех есть что предъявить. Но у одних — больше, у других — меньше.

Он постарел, думает Тоби. Постарел и помрачнел. Нашел Адама и тут же потерял — и это придавило его к земле. Мы все в трауре. Даже свиноиды. Хвосты и уши у них вяло висят; они толкаются пятачками, словно утешая друг друга.