Библейские страсти (СИ)

„ЗАПЕРТЫЕ“! „ШКАФЫ“! Повторяй сейчас же! Думаешь, я не знаю, к чему ты клонишь?..

…

не подходить к затвору хлябей небесных…

…

не трогать серные и огненные заслонки вулканов, особенно тех, что возле человеческих поселений…

…

не сыпать сверху на землю насекомых, жаб и другую мерзость…

…

не осквернять небеса иными гадкими и недостойными ангельского чина поступками!..

…

Если же я нарушу эту торжественную клятву…

…

пусть лишат меня крыльев ангельских на веки веков!»

Вот. Вот молодец. Видишь, каким хорошим ты можешь быть, если захочешь. У тебя даже нимб ярче засветился. Если будешь себя хорошо вести, я тебе из командировки слона привезу, как обещал. Ладно, малыш, иди играй. Только чертенят больше не трогай! Они такие грязные…

* * *

— У-МО-РЕ-Э-Э-ЭЛЬ!!! Где ты, мерзавец эдакий? Не прячься, все равно найду!

— Тут я. А что?

— Он ещё спрашивает!!! Иди сюда и подставляй… подставляй… ухо! Сейчас драть буду! А потом убью! Или сразу убью!

— За что? Я ничего не сделал!

— А?! Нет, ну вы слышали? Какая великолепная наглость: морду не отворачивает, прямо в глаза врёт и не краснеет!

Ты знаешь, что из-за тебя все итоги нашей встречи чуть было не полетели в тартарары? Только мы вечерком удобно расположились вокруг Канченджанги, чтобы после долгих и многотрудных переговоров вкусить сомы трёхсотлетней выдержки, как тут на тебе — рёв Трубы! Хеймдалль аж побелел, бедняга, подумал, что Последняя Битва без него началась. Еле убедили всем скопом, что это не у них, это у нас такой вредитель завёлся. Разумеется, ни о каком совместном возлиянии речь больше не шла. Я улетал и боялся смотреть в глаза участникам других делегаций.

Ну-с, так ты хочешь сказать, что это не ты Трубил?

— Ну я. А что?

— Господи, дай мне силы выдержать нахальство этого маломерка! Как — что?! Ты разве не знаешь, что это за Труба?

— Нет. А что?

— О-о-о… Нет, это невыносимо! Да, как ни странно, но, наверное, и вправду не знаешь. Иначе уже прятался бы внизу, где-нибудь на седьмом уровне, среди какодемонов. Они бы тебе агнцами показались бы по сравнению со мной!!! Впрочем, ты теперь туда и так попадёшь. Поворачивайся спиной и расправляй крылья, живо! Сейчас я их…

— Так нечестно!!! Я никакой клятвы не нарушал!

— Как не нарушал? А где же ты взял Трубу Конца Света?! Она у меня в комнате под замком была!

— Так она в закрытом сундуке была, а мне только в запертых шкафах лазить запрещалось. И я давно знал, что она там лежит, так что не шарил по комнатам! И на небесах её не использовал! Всё по-честному!

— Умориэль… Деточка… Ну вот скажи: что мне теперь — составлять опись всех возможных шалостей и по очереди запрещать тебе каждую?! Или ты всё-таки сам когда-нибудь повзрослеешь и поумнеешь?

— А зачем? У вас, взрослых — сплошная скукотища! Сферы божественного возлияния, теократическая интригация… Кому такое интересно… А в Гималаи и сам скоро летать буду, когда захочу.

— Ах, так?! Ну что ж, тогда и я займусь казуистикой. Да, впрямую клятвы ты не нарушил. Но повёл себя ОЧЕНЬ плохо! И хотя недостойный поступок ты совершил не на небесах, но сам являешься частью небес; значит, осквернив себя, ты осквернил небеса! А? Каково? Это, брат, называется логика! И нечего тебе ответить! Подставляй крылья!

— Да ничего я не осквернял! Там какой-то дядька к другим драться пришёл, а я захотел хорошее дело сделать и решил его напугать, чтоб не дрался. А чего, у него такая же труба была, так что всё по правилам! А вы — сразу ругаться…

Ой, дядя Гавриил, а вы слона привезли?

* * *

…Придя в себя, оглушённый Иисус Навин ещё долго сидел на красном песке, почёсывая всклокоченную бороду и задумчиво глядя на помятую серебряную трубу, зажатую в кулаке. Возле него испускали последний пыльный вздох развалины городской стены Иерихона…

А может быть, всё было наоборот?

— Слушай, я тебя добром прошу: не начинай заново. Опять ничем хорошим это не закончится.

— Не прекращу, пока не перестанешь питаться убоиной! Где твоё чувство сострадания к бедным животным?

— А где твоё чувство сострадания ко мне? Столько лет пилишь меня из-за этой ерунды… Ну пойми, не наедаюсь я твоей травой, уже сколько раз пробовал — целую копну, наверное, сжевал!

— Поэтому надо совать в рот всякую протухшую гадость? Посмотри лучше, какая зелень сочная! Хрустишь — и зубы радуются!

— Ага. Скоро они у тебя уже вслух будут радоваться. Как у лошади.

— Уж лучше радоваться, как живая лошадь, чем запихивать в себя куски мёртвой лошади! Нет, всё равно не верю, что ты такой испорченный. Должно же в тебе быть хоть что-то хорошее? Ну представь: идёт по дорожке маленькая, беленькая, чистенькая овечка…

— Представляю: маленькая… беленькая… чистенькая… ягнятинка… Объедение.

— Какой же ты негодяй! За что ты её убил? Что она тебе сделала? Пройти мешала?

— Всё, я с тобой больше не разговариваю. И вообще, я делом занят. Так. Что-то мало, по-моему. Наверное, положу ещё кусочек…

— Стой! А ну-ка, убери отсюда эту мерзость! Фффе! Чтобы мои свежие зелёненькие листики пачкались о твою вонючую падаль?! Так её, т-так!