Библейские вольнодумцы

С давних времен религия настаивала на том, что человек настолько ничтожен в сравнении с богом и разум его настолько слаб, что грешно ему даже пытаться самовольно проникнуть в тайны бога. Только сам бог может открыть истину о себе и своем промысле угодному ему человеку и повелеть ему передать полученное "откровение" другим людям — извечная претензия религии на монопольное право знать и возвещать "истину" о боге и его воле. Павел в своих посланиях настаивает на этом праве для себя: только его "благовествование" истинно, потому что он, Павел, "принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (Гал. 1:12). Тем, кто учит по-другому, не так, как он, Павел грозит страшным проклятием: "…есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово. Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема" (Гал. 1:7–8).

Что же касается того места из Послания к римлянам, в котором автор упомянутого выше предисловия во французском переводе Библии увидел "ответ Иову", то оно, конечно, было адресовано отнюдь не древнему вольнодумцу и не маловерам из окружения апостола. Оно адресовано как раз тем, кто уже принял новую веру, поверил и страстно хотел укрепить свою веру в бога любви Иисуса Христа, обещавшего "спасение" всем страдающим и всем поверившим в него, тем, кто столь же страстно желал еще и еще раз услышать или прочитать из послания самого апостола Христова сладостное и утешительное заверение: "Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с той славою, которая откроется в нас".

В тех исторических условиях, в которых возникло христианство, во всех слоях общества должно было быть немало людей, которые, отчаявшись в материальном освобождении, искали взамен него освобождения духовного, утешения. И это утешение должно было выступить не в форме философии, а в религиозной форме, чтобы охватить широкие народные массы.

Несчастные и страдающие люди испытывали острую потребность в новой форме религии, в таком боге, который сам претерпел такие тяжкие страдания, по сравнению с которыми их собственные должны были казаться не столь уж тяжкими, в таком боге, который предписал людям не мстить тем, кто причинял им страдания, но прощать и любить даже врагов своих, любить всех людей, как сам бог Иисус прощал и любил, — ведь это должно было примирять со своей участью тех, кто устал ненавидеть, кому бессильная ненависть сжигала душу, доводила до отчаяния или до полной апатии и грозила деградацией личности. Христианство и стало такой религией и предложило массам такого бога.

Параллельно с образом Иова в массовом религиозном сознании и в иудейской теологии постепенно вызревал другой образ невинно страдающего праведника.

Как известно, древние пророки Израиля, утешая свой народ в его великих страданиях, от имени Яхве обещали, что бог свой избранный народ в беде не оставит. Он пришлет ему чудесного спасителя Мессию (евр. — "помазанник"), который будет далеким потомком царя Давида. И этот Мессия, на котором "почиет дух Яхве", станет "судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; а жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого" (Ис. 11:1–4). Тогда зло исчезнет на земле, и настанет царство мира и правды (Ис. гл. 2 и 11). Заметим, что "помазанник" по-гречески "христос".

В самые трудные для иудеев времена, в Вавилонском плену, мощный поэтический талант анонимного пророка, так называемого Второисаии, создал, несомненно, аллегорический образ Раба Яхве, на которого, как и на Мессию, возложена богом великая миссия быть "спасителем". Раб Яхве должен был во исполнение своей миссии искупить грехи людей, отдав себя на страдания и смерть, после чего он воскреснет и "воля Яхве благоуспешно будет исполняться рукою его" (53:10). В этих двух образах, Мессии и Раба Яхве, созданных воображением пророков, несомненно, отразились вековые надежды и чаяния народа Иудеи, который только от бога мог ожидать спасения и спасителя. Но так была подготовлена почва в религиозном сознании народа для восприятия образа еще более величественного и обаятельного спасителя, божественного страстотерпца и искупителя Иисуса Христа, образа, в котором как бы слились два более ранних. А образ Иова был тоже принят христианством, но как бы в качестве воплощения одной из черт образа Иисуса Христа — безграничного терпения в страданиях. Именно в этом аспекте Иов представлен в раннехристианской литературе: "В пример злострадания и долготерпения возьмите, братия мои, пророков, которые говорили именем Господним. Вот, мы ублажаем тех, которые терпели. Вы слышали о терпении Иова и видели конец оного от Господа, ибо Господь весьма милосерд и сострадателен" (Иак. 5:10–11). Иов назван рядом с Господом, то есть Христом, как пророк и святой высокого ранга, но терпение его только подчеркивает великий смысл жертвенной и спасительной кончины Христа. Иов "преображенный" превратился как бы в тень Иисуса Христа.