Библия G-модератора

И одно время оба слова — «диалектика» и «логика» — совершенно правильно использовались как синонимы, выражая нечто такое из области убеждения, что обладало фундаментальной непротиворечивостью на любой стадии изложения.

Но, как поют бойскауты у костра: "Недолго бабушка плясала — настали быстро ей кранты".

Сейчас уже и не поймешь толком, что эта пара терминов обозначает.

Я-то, конечно, знаю. Но пока не скажу.

В общем, стоит только пожалеть о том, что такая терминологическая путаница идет еще с древних времен.

Вот и недотепе Шопенгауэру тоже легче было создать новый термин — "эристическа диалектика", — чем признать тот факт, что в споре хороши любые средства, будь то диалектика, софистика, логика, эристика и пр.

А ведь, по большому счету, говно вопрос. И наш милый зайчик, Шопенгауэр (и это видно из его работы), уже очень близко подскакал к откровенной констатации данного факта. Однако напужался, видать. Трусишка.

Уильям Минто (1845–1893) — шотландский логик, автор учебника "Дедуктивная и индуктивная логика". Предпринял неудачную попытку классификации заблуждений, не понимая, что в каждой истине есть доля заблуждения, а в любой фантасмагории есть хоть чуть-чуть здравого смысла.

И никто за тысячи лет пустых базаров, за века научных открытий и войн не додумался до очень простой мысли.

А я додумался.

Мысль же сия такова: любой инструмент от электронного микроскопа до трехэтажного мата всего лишь выполняет свою функцию. И сам по себе не является истинным или ложным, как не является нравственным или безнравственным кинескоп телевизора, передающий по одному каналу христианскую проповедь, а по другому — порнографию.

Глава 3. Искусство убеждения на баррикадах

Новое время… Это не только эпоха разных там научных споров, всяких антирелигиозных рассуждений и прочего мирно-сладенького балабольства.

Это еще, друзья мои, и такое необычайное явление, как революция.

И пусть меня запинают насмерть своими лакированными штиблетами все историки мира, но я никогда не назову скучные игры англичан с ограничением монархии — революцией.

А вот Великая Французская революция — это настоящий прорыв в истории цивилизации…

Европейское общество к середине XIX века уже созрело для катаклизмов.

Признаки приближавшегося социального взрыва были уже видны даже невооруженным взглядом.

В 1748–1749 годах в разных провинциях Французского королевства и самом Париже вспыхивали народные волнения, достигавшие порой внушительной силы.

Из рук в руки передавали бойкие стишки с призывами к свержению короля.

Все чаще шепотом произносилось запретное слово «революция».

Правда, зачмыренный аристократами французский обыватель покамест подразумевал под этим нечто опереточное, по британскому типу — свергли одного короля, да и пошли пить пиво за здоровье нового.

В 1775 году во Франции произошло кровавое крестьянское восстание, так называемая "мучная война". Оно было подавлено, но смута продолжала ходить по французским городам и весям.

Да и не только по французским.

В английской Америке поднялась буза.

Отряды сепаратистов в 1774 году начали лихо резать госчиновников, мешающих местным паханам крышевать бурно растущую тамошнюю промышленность.

Эта вооруженная братва удачно била местных слуг правопорядка и нагнанных в прерии солдатушек из метрополии, отнюдь не горящих желанием подыхать за кошели жиреющих на колониальной торговле лондонских барыг.

В Австрии и Швейцарии, в Италии и России в последнюю треть XVIII века жутко возросшая пассионарность населения в совокупности с полуголодным его существованием влекла простолюдинов на бунт.

Взбунтовавшееся быдло бросало во власть имущих камни и вопило: "Па-а-а-адлы!"

Власть на такие закидоны почтенно отвечала картечью и виселицами…

Но вернемся во Францию.

14 июля 1789 года — День уничтожения мрачной тюремной крепости Бастилии — стал великим днем не только в истории смут, переворотов и прочего социально-революционного кипиша.

Этот день, пацаны, возвестил всем нам начало новой эпохи в ораторском искусстве. Эпохи возрождения убеждения (возрождения, в смысле — после гибели античной школы убеждения)

13-14 июля 1789 года достигли пика идущие уже несколько недель подряд по унавоженному помоями и фекальными массами Парижу стихийные митинги и собрания.

Смысл речей, как и положено для эмоциональных выступлений, не был философски глубок: жалобы на равнодушие властей к судьбам простолюдинов, обвинение дворян в роскошной жизни на костях народных масс, призывы к расправе над "кровопийцами и угнетателями".

Постоянная накачка словесным наркотиком перевела речи выступающих от убеждения к внушению.

А оно, в свою очередь, подавило у голодной и искусанной клопами и вшами биомассы инстинкт самосохранения.