Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура

Английские политики пошли на это, поскольку намеревались оккупировать Палестину по причине ее стратегической значимости, но им необходимо было моральное оправдание. Большое значение имеет хронология событий. Когда 2 ноября была вручена Декларация, армия Алленби, которая вторглась в Палестину в октябре и 31 октября взяла Беэр-Шеву, уже стояла у ворот Яффы. Следующим должен был стать Иерусалим, и действительно он был взят пять недель спустя, 8 декабря. Грандиозный момент, когда британская армия войдет в Святой город, наконец стал реальностью. Декларация Бальфура была провозглашена, чтобы придать нравственное достоинство этому приближающемуся мгновению — не только в глазах мира, но особенно в глазах самих англичан. Оправдание требовалось не только для настоящего, но и для будущего тоже. Поскольку британцы намеревались не просто оккупировать Палестину, но тем или иным способом ее удержать. «Следует проводить такую политику, — писал в середине октября Марк Сайкс лорду Роберту Сесилу, — чтобы, никоим образом не выдавая желания оккупировать Палестину или установить над ней протекторат, мы тем не менее, когда придет время избрать мандатные власти, стали бы благодаря пожеланиям ее населения наиболее вероятными кандидатами» (44).

Заявление, что британцы вступили в Палестину как попечители ее исконных владельцев, великолепно укладывалось в эти цели, а главное — заранее успокаивало британскую совесть. Этот жест, далекий от ханжества или цинизма, был крайне важен для британской совести. Ни одно продвижение британского империализма никогда не происходило без морального оправдания, пусть даже предлогом было убийство миссионера или оскорбление, нанесенное туземцем чиновнику короны. Насколько же необходимей был веский моральный предлог, когда дело касалось Святой земли, которая изо всех мест на земле имела самые дорогие сердцу христианина ассоциации! Завоевание Палестины стало самым деликатным и необычным империалистическим приобретением, как дал понять Алленби, когда спешился у Дамасских ворот, чтобы войти в Святой город пешком. Святую землю нельзя было просто бросить в имперский мешок, как земли племени зулу или Афганистан. Более любого другого народа англичане нуждались в сознании собственной добродетельности. «Я покажу вам англичанина, — писал Бернард Шоу в самом ирландском своем настроении. — Его девиз всегда долг… Его никогда не застанешь без надежного морального настроя под рукой. Он всегда сумеет ввернуть что-нибудь нравственное… Нет ничего слишком хорошего или слишком дурного, чтобы англичанин этого не делал, но вы никогда не поймаете англичанина на том, что он не прав»⁴⁵.

Или, говоря иными словами, как это сделал один биограф Чемберлена: «если дойдет до худшего, хорошо бы у Англии было оправдание»⁴⁶. И та же самая мысль с должным достоинством изложена в нравоучительной сентенции лорда Кромера: «В проведении империалистической политики…. совершенно нежелательно полностью устранять те доводы, которые взывают к духовной составляющей национального характера, вплоть до готовности исключить все материальное»⁴⁷.

Этой цели сполна послужила Декларация Бальфура: она несла действенный нравственный заряд. Она взывала к духовной составляющей национального характера. Коротко говоря, она позволяла Британии приобрести Святую землю с чистой совестью.

Чтобы быть эффективной, она не могла оставаться только на бумаге, и в 1917 г. была подкреплена делом. Считать Декларацию пустышкой или пропагандой значит начисто не понимать ее значения. Теория, согласно которой Декларация появилась, чтобы завоевать сердца евреев Соединенных Штатов и России, — плод 30-х годов, когда британцы, которых все более тяготил груз условий Мандата, желали избавиться от ответственности, которую возложили на себя по отношению к евреям. Тогда же укоренилась гипотеза, что Декларация Бальфура была в конечном итоге не чем иным как пропагандистском жестом, наудачу сделанным в военное время.