Библия и мировая культура

История Иосифа уже в древности подверглась переосмыслению и в последующие времена привлекала внимание мыслителей и поэтов, принадлежащих разным культурам. Во II в. до н. э. был записан апокриф, или псевдоэпиграф, «Заветы двенадцати патриархов» (дошел на греческом языке), где представлено поучительное жизнеописание Иосифа. Примерно тогда же или чуть позднее, в I в. до н. э., в эллинистическом Египте неизвестным автором (несомненно иудеем) была создана в духе греческого любовного романа (но в соединении с духом монотеизма) «Душеполезная повесть о хлебодарстве Иосифа Всепрекрасного, и об Асенеф, и о том, как Бог сочетал их». Именно любовь к Иосифу побуждает Аснат (Асенеф) уйти из мира язычества и прийти к Единому Богу. Кроме того, в этом произведении образ Иосифа, по мысли С.С. Аверинцева, стилизован «в духе солярной мифологии, эллинистической эстетики и мистериальной обрядности»[216]. Большое внимание истории Йосефа уделяется в Агаде и Мидрашах, где сын Йаакова предстает как величайший праведник, способный, тем не менее, на ошибки. В частности, в вину ему ставится излишне неосторожная «игра с огнем» в истории с женой Потифара, а также излишняя суровость в испытании братьев. За это, по мысли комментаторов, были сокращены годы жизни Йосефа, ибо с великого праведника Господь спрашивает самой полной мерой.

В IV в. н. э. раннехристианский писатель Афрем из Нисивина, известный в византийско-славянском мире как Ефрем Сирин, написал на сирийском (восточноарамейском) языке «Слово на Иосифа Прекрасного», в котором Иосиф оказывается прообразом Иисуса Христа. Иосиф с постоянными эпитетами «Прекрасный» или «Целомудренный» становится одним из самых популярных персонажей фольклорных произведений христианского Средневековья: о нем создаются многочисленные плачи, причитания, сказы. Под влиянием библейского Иосифа возник образ Йусуфа в 12-й суре Корана, которая всегда служила высоким эталоном для мусульманских поэтов, воспевавших любовь Йусуфа и Зулейки. Этот традиционный мотив мусульманской поэзии получил особое отражение и в поэзии европейской — например, в «Западно-восточном диване» И.В. Гёте.

Историю Иосифа заново открывает европейская литература Нового времени. Так, великий немецкий писатель эпохи барокко Г.Я.К. Гриммельсгаузен (ок. 1622–1676), используя канву плутовского романа, создает в конце жизни роман «Целомудренный Иосиф», в котором противопоставляет Иосифа как воплощение моральной чистоты развращенности своего времени. Многие великие европейские писатели испытывали желание в деталях разработать историю Иосифа, и в первую очередь И.В. Гёте и Л.Н. Толстой. В полной мере их замыслы по-своему осуществил великий немецкий писатель XX в. Т. Манн, написавший роман-тетралогию «Иосиф и его братья» (1933–1942), который представляет собой глубочайшее философско-культурологическое и психологическое (даже психоаналитическое) осмысление не только истории Иосифа, но и всех историй патриархов. Писатель подчеркивал, что он отнюдь не случайно обратился к истории еврейских патриархов, как не случайно и то, что работал он над своим романом в годы фашизма и Второй мировой войны: своим «Иосифом» — и романом, и образом главного героя — Т. Манн бросал вызов фашизму, тому «окончательному решению» еврейского вопроса, которое попытались осуществить нацисты: «Мой выбор, несомненно, стоял в скрытой связи с современностью, полемизировал с ней, шел наперекор известным тенденциям, внушавшим мне глубокое отвращение и особенно непозволительным для немцев: я имею в виду бредовые идеи расового превосходства, которые являются главной составной частью созданного на потребу черни фашистского мифа. Написать роман о духовном мире иудейства было задачей весьма своевременной, — именно потому, что она казалась несвоевременной»[217]. Черносотенному мифу расовой ненависти в романе противопоставлен высокий миф любви к ближнему, к человеку, ко всему человечеству, единство судеб и чаяний которого писатель демонстрирует на примере духовных поисков Иосифа и его трех еврейских патриархов. Т. Манн был убежден, что в его романе «миф был выбит из рук фашизма, здесь он весь — вплоть до мельчайшей клеточки языка — пронизан идеями гуманизма (разрядка автора. — Г.С.), и если потомки найдут в романе нечто значительное, то это будет именно гуманизация мифа…»[218].