Библия и мировая культура

Да, у виновного потухнет свет,
и не заблещет пламя его огня;
сияние померкнет в шатре его,
и светильник его угаснет над ним!

(Иов 18:5–7; перевод С.С. Аверинцева

)[76]

Как и для любой литературы, опорой для древнееврейской стало устное народное творчество. Танах отразил как многие древнейшие, восходящие еще к языческим временам, народные представления, поверья, обряды[77], так и фольклорные формы поэзии (а они во многом сходны у разных народов). Многие фрагменты библейских текстов или прямо зафиксировали народные формы и жанры (песни, заклятья, плачи, присказки, басни, загадки), или стилизованы в духе народной поэзии (следует помнить, что в каноне мы имеем дело не с устной народной традицией, а с высокопрофессиональной литературой, даже если она фиксирует устные сказания, формы устной поэзии). Так, одним из древнейших фольклорных жанров общепризнанно считается трудовая песня, восходящая к архаичным магическим представлениям: любое дело, исполняемая работа, чтобы быть удачными, должны сопровождаться особым магическим словом, песней. Осколок такой трудовой песни зафиксировала, например, Сэфер Бэмидбар (Книга Чисел). В 21-й главе этой книги речь идет о копании колодца, на который указывает Господь в пустыне пророку Моисею в критический момент, когда народ умирает от жажды. Копание колодца, источника жизни, сопровождается особой песней-заклинанием: «Тогда воспел Израиль песнь сию: наполняйся, колодезь, пойте ему; // Колодезь, который выкопали князья, вырыли вожди народа с законодателем жезлами своими» (Числ 21:17–18; СП). Сравним приведенный Синодальный перевод, авторы которого не ставили своей целью адекватно передать ритм оригинала, с поэтическим переводом этого же фрагмента, выполненным С.С. Аверинцевым:

Кладезь, излейся!
Пойте ему!
Кладезь! — князья ископали его,
добрые из народа изрыли его
посохами своими, своими жезлами![78]

Следует отметить, что сохранение в переводе ритма и смысла оригинала (эквиритмический перевод) является не очень легкой задачей, ибо в иврите мысль выражается гораздо лапидарнее, в меньшем количестве слогов (в среднем каждая строка в два-три раза короче, чем ее адекватный по смыслу перевод на русский язык).

Такой же древнейшей формой народной поэзии, широко распространенной в разных культурах и издавна использовавшейся письменной литературой, является погребальный плач (заплачка). На иврите этот жанр носит название кина. Наиболее яркие его образцы в каноне — Книга Плача (Плач пророка Иеремии на разрушение Иерусалима), продолжающая традиции древних шумерских и аккадских плачей по разрушенным городам и храмам, а также знаменитый плач Давида, скорбящего о друге своем Йонатане (Ионафане) и его отце — первом израильском царе Шауле (Сауле), которые погибли, сражаясь с филистимлянами, на горе Гильбоа (Гилбоа): «Горы Гелвуйские! Да не сойдет ни роса, ни дождь на вас, и да не будет на вас полей с плодами; ибо там повержен щит сильных, щит Саула, как бы не был он помазан елеем. // Без крови раненых, без тука сильных лук Ионафана не возвращался назад, и меч Саула не возвращался даром. // Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей, не разлучились и в смерти своей; быстрее орлов, сильнее львов они были» (2-я Цар 1:21–23; СП).

В этом знаменитом лирическом фрагменте использованы типично фольклорные сравнения и параллелизмы (особенно нагляден прием семантического и синтаксического параллелизма, очень широко распространенный в древнееврейской поэзии). Сравним тот же фрагмент в поэтическом переводе С.С. Аверинцева:

Да не будет вам ни росы, ни дождя,
горы Гилбоа!
Да не будет вам плодоносных полей!
Ибо там повержен мощный щит,
щит помазанника Саула!
Без крови мертвых, без тука мужей
не возвращался Ионафанов лук,
не возвращался без дела Саулов меч!
Саул и Ионафан,
радость и краса!
Не разлучились они и в смерти своей.
Были они легче орлов.
Были они крепче львов.[79]

Проникновенность и искренность плача Давида напоминают такую же проникновенность и взволнованность плача Гильгамеша над его мертвым другом Энкиду: «Скорблю о тебе, брат мой Ионафан, ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской» (2-я Цар 1:26; СП).