Библия ядоносного дерева

Я двинулась следом и увидела маму в старой соломенной шляпе, с лопаткой в одной руке и лотком рассады в другой. Подныривая под сплетенные ветви жимолости, она шагала по садовой дорожке и, пользуясь лопаткой, как мачете, разрубала разросшиеся плети, подступавшие к маленькому крыльцу. Мы целенаправленно прошли по дорожке к грядке с салатом у ворот, там мама опустилась на колени в перегной из листьев и начала делать лунки в земле. Я наблюдала, присев рядом. Поля ее шляпы были широкими, а тулья раздулась так, будто то, что роилось у мамы в голове, не раз взрывалось.

— Лия говорит, что отец хотел пройти этот путь, — произнесла я. — К пламени славы.

— Мне безразлично, что́ он хотел.

От влажной земли джинсы у нее на коленях промокли, образовав темные заплатки, растекавшиеся вширь, как пятна крови.

— Тебе жаль, что он умер?

— Ада, какое это теперь имеет для меня значение?

— Тогда о чем же ты печалишься?

Мама брала из лотка кустики рассады, распутывая сплетенные белые ниточки корешков, и сажала их в землю, укутывая и лаская, словно укладывала спать бесконечную вереницу маленьких детишек. Тыльной стороной левой ладони стирала слезы с обеих щек, от чего на них оставались темные землистые дорожки. Жить — значит быть отмеченной, уловила я ее мысль. Жить — значит меняться, умирать сотнями смертей. Я мать. Ты — нет, и он не был.

— Ты хочешь забыть?

Мама оторвалась от работы, опустила лопатку на колено и посмотрела на меня.

— А нам позволено помнить?

— Кто может нам это запретить?

— Ни одна женщина в Вифлееме никогда не спросила меня, как умерла Руфь-Майя. Ты это знала?

— Догадывалась.

— И все те люди, с кем я работала в Атланте в организации по гражданским правам и помощи Африке, — тоже. Мы ни разу не говорили о моем безумном муже-миссионере, все еще бродившем где-то в Конго. Люди знали. Однако их это смущало. Наверное, они думали, будто это каким-то пагубным образом отразилось и на мне.

— Грехи отца, — произнесла я.

— Грехи отца не обсуждаются. Как есть, так есть.

Мама продолжила копать землю.

Я знаю, что она права. Даже Конго пыталось выскользнуть из своей старой плоти, притворившись, что на ней нем шрамов. Конго — это женщина с темным сердцем, двигающаяся в тени под звуки барабанов. Заир — высокий молодой человек, бросающий соль через плечо. Все старые раны переименованы: Киншаса, Кисангани. Никогда не было ни короля Леопольда, ни дерзкого Стэнли[133], похороните их и забудьте.

Но я с этим не согласна. Если прежде вы жили в кандалах, следы от них навсегда останутся на ваших руках. Что вам придется потерять, так это вашу историю, собственную кособокость. Вы либо будете смотреть на шрамы у себя на запястьях и видеть просто уродство, либо постараетесь отвернуться от них, чтобы ничего не замечать. В любом случае, у вас нет слов, чтобы рассказать историю о том, откуда вы пришли.

— А я буду обсуждать, — заявила я. — Я презирала отца. Он был отвратительным человеком.

— Ну, Ада, всегда можно назвать лопату лопатой.

— Знаешь, когда я ненавидела его сильнее всего? Когда он насмехался над моими книгами. Над тем, что я писала и читала. И когда отец бил кого-нибудь из нас. Особенно тебя. Я представляла, как беру керосин, обливаю его и сжигаю прямо в постели. И не сделала я этого лишь потому, что ты лежала рядом.

Мама посмотрела на меня из-под широкополой шляпы. Глаза ее были широко открытыми, гранитно-голубыми, взгляд тяжелым.

— Это правда, — добавила я.

Я действительно отчетливо это представляла, даже ощущала запах холодного керосина и чувствовала, как он пропитывает простыни. До сих пор чувствую.

Тогда почему ты не чувствуешь? Почему не чувствуем мы обе, вместе? Ты бы тоже могла.

Потому что тогда ты тоже освободилась бы. А я этого не желала. Я хотела, чтобы ты помнила, что́ отец с нами делал.

Может, теперь я выгляжу высокой и прямой, но я всегда буду оставаться той Адой внутри. Кособокой девочкой, пытавшейся говорить правду. Сила — в равновесии: мы — это наши раны настолько же, насколько мы — это наши успехи.

Лия Прайс Нгемба

Округ Кимвула, Заир, 1986

У меня четверо сыновей, все они носят имена людей, ставших жертвами войны: Паскаль, Патрис, Мартин-Лотэр и Натаниэль.