Библия ядоносного дерева

Но мы с ней пока по-прежнему составляли друг для друга основную компанию. Прикованные к дому мамиными инструкциями, словно угрюмые медведи в неволе, мы с завистью смотрели, как Нельсон уходит по своим делам, свободно передвигаясь по деревне и подхватывая какакака всякий раз, когда пожелает. Мы видели его круглый розовый шрам, который будто подмигивал нам сквозь деревья, как маленький смеющийся глаз. Еще мы наблюдали за Метуселой. Тот после четырех месяцев свободы все так же околачивался возле дома, что-то бормоча. Было странно слышать голоса членов собственной семьи, доносящиеся с ветвей дерева, словно они превратились в летающих духов, всецело занятых поеданием арахиса и бананов и произнесением приветственных фраз. Порой по ночам попугай пугал нас, если мы забывали, что он спит в уборной. Поверьте, испытываешь шок, когда, присев пописать, вдруг слышишь позади себя голос, с воодушевлением восклицающий: «Сестра, Господь велик!» Но нам было жаль его, и мы прихватывали для него кусочки фруктов и следили за тем, чтобы дверь в уборную всегда была закрыта и заперта на щеколду, иначе мангуст или виверра могли проникнуть внутрь и разделаться с птицей.

Сначала мне хотелось, чтобы Метусела вернулся и опять жил в клетке, но папа заявил, что это неправильно. Мы отпустили Метуселу на волю, поскольку он создавал затруднения для нас и сам переставал быть той благородной птицей, какой создал его Бог. Я болела за то, чтобы Метусела научился жить на свободе. Уж не знаю, за что болела Ада, пока мы занимались на веранде рукоделием, одновременно наблюдая, как попугай ковыляет с ветки на ветку. Вероятно, ей вообще было безразлично — просто любопытно посмотреть, что произойдет дальше. Ада — она такая. Не чувствует себя обязанной заботиться о спасении своей души в загробном мире, а может, даже и в этом. Ада лишь наблюдает за жизнью со стороны, равнодушно.

Разумеется, она не прикладывала усилий ради своей женской судьбы. Ада делала странные, мрачные вещи для будущего приданого: черную кайму на салфетках и прочее, что, естественно, удручало маму. Руфь-Майя была избавлена от изготовления приданого. Ей разрешалось лежать в гамаке вместе с нами и играть в плетенку шнурком из пряжи, если она пообещает не убегать и ничего себе не ломать.

Я сидела, развалясь в гамаке, и лениво работала над своей скатертью, только чтобы поддерживать мамину надежду, что когда-нибудь я выйду замуж, но вскоре работа захватила меня. Само по себе стегание крестиков муторно, однако перспектива прекрасна: мама предусмотрительно выбрала для меня цветочный рисунок, зная, как я люблю всякую растительность. По углам скатерти должны были появиться букеты анютиных глазок и роз, соединенные вдоль краев сплетающимися зелеными лианами. И так же, как давным-давно Дух воплотился в теле Христовом, первая махровая роза начинала проявляться на моей скатерти. Глядя на нее, я представляла весь сад.

Тем не менее исполнение «проекта» оказалось длительным. Рахиль покончила с полным комплектом столовых салфеток раньше, чем я вышила одну красную розу. Влажность была такая, что у нас капало с ресниц, и в этом сыром воздухе первый букет занял у меня столько времени, что вышивальная игла заржавела прямо в процессе работы.

Программа «сундучок надежды» не так уж долго оставалась нашим главным занятием. Рахиль надеялась слишком сильно, поэтому ей не хватило материала, а мы — слабо, и нам не хватило энтузиазма. До сих пор я достаю свою незаконченную скатерть и пытаюсь снова воодушевиться ею. Я даже молилась, чтобы сделаться более подходящей для замужества. Но ржавая игла оставляла оранжевые кружочки на ткани, которые могли разрушить мои ожидания.

Руфь-Майя

Я пыталась увидеть Нельсона голым. Не знаю, почему мне этого хотелось. Когда встает утром, первое, что он делает, — умывается в курятнике из помятого тазика. Нельсон моет затылок с розовой дыркой в нем до тех пор, пока кожа не начнет блестеть и весь он не обольется водой. Затем мрачно смотрит на свою одежду, произносит какое-то заклинание и надевает коричневые штаны и красную футболку. Это вся одежда, какая у него есть. Здесь у всех только одна одежда. Мои друзья — это мальчик в синей пижамной куртке, один в клетчатых закатанных штанах, один в шортах с большими белыми карманами, отвисающими сзади, и еще — в розоватой рубахе до колен и без штанов. Девочки штанов не носят. А на малышах вообще нет ни клочка одежды, они могут присесть и пописать, когда захотят.

Курятник сплетен из прутьев, и в стене много маленьких квадратных дырочек. Я просто хотела посмотреть на Нельсона. Я была плохая. Порой я молюсь младенцу Иисусу, чтобы он сделал меня хорошей, но он не реагирует.