"Библиотечка военных приключений-3". Компиляция. Книги 1-26 (СИ)

– Не говори так, – объясняет Ковров. – Они военное выступление в Петрограде готовят. Дело не шуточное! Иностранные разведчики не зря через фронт перебираются. У заговорщиков и план есть, и с белогвардейцами они в переписке! Это, брат, война…

Выдвигает он из стола ящик, достает булку, подает мне.

– Мать честная! – восклицаю я. – Булка!

– Да, – подтверждает Ковров усмехаясь. – Нашлись филантропы! Вчера из одного консульства целую сотню прислали в детский дом…

– Ну и что же? – спрашиваю я.

– А как ты думаешь, что может быть в такой булке? – в свою очередь спрашивает меня Ковров.

– А мы посмотрим, – говорю я, угадывая намек Коврова, и разламываю булку пополам, предполагая что–нибудь в ней найти. Но увы, это оказывается самая обыкновенная булка! На всякий случай выковырял я из одной половинки мякиш, но, кроме мякиша, так ничего и не нашел.

– Ничего, – разочарованно произношу я и вопросительно взглядываю на Коврова. – Ты как думаешь?

Ковров берет в руки выпотрошенную половинку, осторожно отгибает поджаристую корочку, и я вижу несколько небольших продолговатых предметов, лежащих под корочкой, точно бобы в стручке.

– Что это? – спрашиваю.

– А капсюли для гранат, – объясняет Ковров. – С пустыми руками телеграф или вокзал не захватишь…

– И как же вы поступили? – интересуюсь я.

– Доставили булки по адресу, – говорит Ковров. – Ребята были очень довольны. Только воспитательницу, у которой нашлись эти капсюли, пришлось разлучить с детишками…

Ну, тут я догадался, что это – мне наглядный урок и предупреждение.

Прихожу домой, и в сердце у меня теплилась маленькая надежда на то, что племянник этот придет еще разок к нам в дом переночевать.

– Понравился мне ваш племянник, Александра Евгеньевна, – говорю я своей хозяйке.

– И вы ему очень понравились, – отвечает она. – Просил вам привет передать. Заходил он тут без вас, из Пскова телеграмма пришла, вызвали его обратно.

6

Опять потянулись обычные мои тоскливые дни. Живем мы с Александрой Евгеньевной, будто ничего не произошло. Она об обыске не заикается, а я делаю вид, будто и понятия о нем не имею. Сентябрь подходил к концу. Начались дожди, на улице стало пасмурнее. В газетах пишут, что деникинцы к Курску приближаются, настроение у меня паршивое… Но я не подаю вида, креплюсь, о фронте стараюсь не вспоминать. После истории с племянником убедился: прав Ковров, что послал меня сюда. Конечно, вместе с товарищами на позициях и легче, и веселее, но ведь надо кому–нибудь и здесь находиться.

Одно у меня утешение – Виктор. Придет вечером, натопим мы с ним печку, он мне книжки вслух читает, я ему всякие истории рассказываю; крепко мы с ним подружились, даром что между нами пятнадцать лет разницы.

Совет Коврова я не забывал, нашел где–то в доме пустой флакон из–под одеколона, припрятал под шкафом и жду подходящего случая.

А случай никак не подвертывается! Решил я тогда Виктора на помощь мобилизовать.

Пришел он, я и говорю ему.

– Если придет к нам сегодня Александра Евгеньевна чай пить, дается тебе следующее боевое задание: выйди за чем–нибудь из комнаты и свали в какой–нибудь гостиной горку или этажерку. Словом, разбей что–нибудь. Погромче, с шумом, с криком… Я на тебя тоже напущусь. А ты винись, оправдывайся… И смотри: держи язык за зубами, будто сам напроказил…

Виктор чудо–парень был: все поймет и лишнего не спрашивает.

Попозже заходит к нам Александра Евгеньевна.

– Я к вам в гости, – говорит. – Не прогоните?

– Милости прошу к нашему шалашу, – говорю. – Чайник вот–вот закипит.

Берется она, по обыкновению, хозяйничать, заваривает чай из брусничного листа, разливает по чашкам, я из угольев печеную картошку выгребаю, все идет честь честью.

– Хорошо бы немножко дровишек подбросить, – говорю. – Слетай–ка, Виктор, в коридор, там щепки в углу лежат, принеси.

Виктор стремглав убегает, и дальше все разыгрывается как по нотам. В комнату доносится шум, грохот и крик Виктора, что–то звенит и бьется, и я вижу, как Александра Евгеньевна даже в лице меняется…

– Что такое там случилось? – восклицает она и выбегает из комнаты.

А я тем временем свой чай быстро выливаю в пузырек, ставлю пузырек под кровать, выполаскиваю чашку, наливаю себе свежего чаю и затем бегу следом за старухой.

Вижу – постарался Виктор. Валяется на полу этажерка, а вокруг нее черепков видимо–невидимо. Старуха стоит бледная, в лице ни кровинки, губы трясутся.

– Боже мой! – бормочет она. – Что он наделал? Ведь это наполеоновский фарфор. Вы посмотрите…

Поднимает она черепки, показывает мне вензель, я ее утешаю, и, надо отдать ей справедливость, старуха быстро берет себя в руки и, уж не знаю, как там внутри, но внешне успокаивается.

– Что ж, – говорит, – потерянного не вернешь, попробую завтра склеить, что можно, а пока идемте чай пить, остынет.

Вернулись мы в комнату.

– Чай–то остыл, – говорю, – не переменить ли?

– Когда чай не очень горячий – полезнее, – говорит старуха. – И потом я вам сахару, Иван Николаевич, положила, жалко выбрасывать.

– Ну, если сахар положили, жалко, – говорю я, и пью свой несладкий чай и закусываю его печеной картошкой.