Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г.

Биг Босс встретил Василия с безмятежным спокойствием. За его спиной стоял Хромой. Лены не было видно вообще. Наконец, словно спохватившись, Стрельцов жестом пригласил Василия пройти в гостиную. Там все трое уселись в глубокие старинные кресла красного дерева и снова принялись молча рассматривать друг друга.

— Хочешь сигару? — предложил вдруг Биг Босс, протягивая художнику изящный деревянный ящичек. — Американские. Лучший флоридский табак.

Звенигородский взял сигару. Хромой поднес зажигалку. Втянув в себя слишком много дыма, Василий натужно закашлялся под насмешливым взглядом Стрельцова.

— Хочешь подзаработать? — спросил Стрельцов.

— Смотря как заплатят, — посмотрел прямо в глаза Игорю Михайловичу художник. Он заметил, как заиграл желваками Стрельцов и как напрягся в кресле Хромой. Они явно не ожидали, что он будет говорить таким тоном.

— Надо сделать копии с нескольких работ Константина Коровина и Давида Бурлюка…

— Друга Маяковского? — решил уязвить Василий безграмотного, по его мнению, Биг Босса.

— Да. И приятеля Родченко, — неприязненно глядя на Звенигородского, отозвался тот. — Идем.

Он провел Василия в комнату, служившую чем-то вроде склада и одновременно зала для продажи. Сейчас стены этой комнаты были почти пусты — на них висели лишь три этюда Бурлюка и два пейзажа Коровина. А ведь всего несколько недель тому назад Василий видел здесь первоклассные работы Сурикова, Крамского, Репина, Сарьяна, Машкова… Где-то они теперь?

Художник снял со стены один из пейзажей Коровина и начал внимательно осматривать его в свете лампы. Это был настоящий Коровин, не подделка, редкость по нынешним временам. И теперь Василию предстояло пополнить легион подделок этого замечательного мастера еще двумя. «Впрочем, если бы сам Коровин увидел, в каких условиях я живу, то не осудил бы меня», — подумал он, а вслух заметил:

— Работа предстоит нелегкая. Поэтому самое справедливое — это по две тысячи за каждую копию плюс две тысячи на кисти, краски и холсты.

— Не знал, что кисти и краски стоят так дорого, — едко заметил Стрельцов. — Впрочем… Сроку тебе — двадцать дней. Сейчас Хромой отвезет картины к тебе на квартиру. А мы пока… потрепемся.

— Но у него же нет ключа от моей квартиры! — удивился Василий.

— Как это? — в свою очередь изумился Стрельцов. — Ну-ка, продемонстрируй!

Хромой извлек из заднего кармана внушительную связку и, присмотревшись, протянул Василию нужный ключ.

— Василий, ты очень бойкий молодой человек, — задумчиво произнес Стрельцов, — но ведь уже через неделю после того, как ты начал сотрудничать со мной, у Хромого появились ключи от твоей квартиры. Потом он целых два месяца докладывал мне наиболее интересные места из твоих телефонных разговоров… Так что не советую рыпаться! — энергично закончил он.

— Значит, вы в душе смеялись, когда я горячился, требуя хорошей оплаты за свою работу? — медленно проговорил Василий.

— Нет! Я рациональный человек, и знаю, что если мужчина хочет покорить женщину, он должен быть достаточно богат. Но во всем остальном я придерживаюсь принципа: «Нет человека — нет и проблем».

— Зачем… вы мне это сказали? — спросил Василий. Он ненавидел себя в эту минуту — и за подобострастное «вы», и за то, что его губы сами собой растягивались в заискивающую улыбку.

— Теперь ты будешь предан мне из страха. А это лучше, чем преданность ради выгоды или по убеждению, — не задумываясь, ответил Стрельцов. — Убеждения меняются, выгода — понятие непостоянное, а страх не проходит никогда.

Биг Босс сделал знак Хромому и тот, подхватив картины, оставил их одних.

— Захочет ли Лена вернуться к тебе — зависит от нее самой, — сухо заявил Стрельцов, когда дверь захлопнулась. Звенигородский отчетливо услышал, как застучало его сердце — словно пойманный зверек, бьющийся всем телом о железные прутья клетки. — Сейчас она войдет сюда, и ты сможешь обо всем с ней переговорить.

Ожидание было тягостно-томительным. Когда он почувствовал, что еще минута — и сойдет с ума, Лена неслышно вошла в комнату. Василий бросился к ней, но она даже не шелохнулась.

— Как… ты живешь? — выдавил из себя художник. От волнения он сильно охрип.

— Нормально, — пожала плечами его жена.

— Мне так тебя не хватало! — продолжал Звенигородский. — Одному Богу известно, как сильно я люблю тебя!

— А я не люблю и никогда не любила, ничтожество! — вдруг громко выкрикнула Лена. — Я притворялась, и только! Ты — не мужчина, а нищий, ни к чему не годный пьяница. А теперь — убирайся!

Она повернулась, намереваясь выйти из комнаты. Неожиданно Василий шагнул к жене и, схватив ее в охапку, крепко прижал к себе — так крепко, что она даже застонала. Открыв ногой дверь, он выбежал в прихожую и, по-прежнему не отпуская отчаянно вырывавшуюся из его объятий Лену, принялся отпирать замки входной двери.

Последнее, что помнил Василий — это побледневшее лицо Стрельцова… пустынную темную улицу, по которой убегала от него Лена… ее раздиравший уши крик: «Я никогда не любила тебя, никогда!». Колени Василия безвольно подогнулись, и он неловко рухнул на асфальт.

***