Библиотечка журнала «Советская милиция» 4(28), 1984

— У меня ноги болят, — отозвался тот. — Что, помоложе никого нет? Да и куда, собственно говоря, вы собираетесь нас вести.

— Надо разбегаться, — отрывисто проговорил Чесноков. — Или нас в Приозерск так дальше и погонишь табуном?

— Туда мы не пойдем, — сказал Свиридов, стараясь казаться спокойным. — Мы пойдем к нашим.

— Каким нашим? Твоя власть кончилась, немцы теперь кругом. И власть, значит, немецкая. Ну, мне это до лампочки Я с тобой не пойду, начальничек. Мы с Петей своей дорогой пойдем. Да ты не гляди, не гляди на меня так. И автоматом не больно махай, мать твою так… У нас тоже кое-что есть.

Он мотнул головой в сторону сидевшего с винтовкой Хижняка. Тот никак не отреагировал на сказанное. Чесноков продолжал, обращаясь к остальным:

— Чего молчите? Или так до Москвы за ручку с дяденькой начальником пойдете?

— Григорий, пожалуй, дело предлагает, — неожиданно поддержал его молчаливый, обычно старающийся держаться в стороне, Никита Болдырев. — Мотоцикл найдут и возьмутся лес прочесывать. Каюк нам тогда! Надо разбегаться.

— Куда, если не секрет? К фашистам, что ль, на службу? Быстро цвет решил сменить.

— Ты за всех, опер, не думай, — сплюнул Гришка. — Как-нибудь без ваших смекнем, что к чему.

Уперев руки в бока, он стоял перед Свиридовым, улыбаясь во весь рот.

«Ну, началось, — напрягаясь, подумал Веня. — Сейчас влезет Рогозин, за ним Гусев и тогда…»

Но Рогозин молчал. Молчали и другие, ожидая, что будет дальше. Вениамин, побледнев, двинул кадыком. Вздохнул, как перед прыжком в воду, и вдруг пронзительно, неожиданно для самого себя, закричал:

— Ты что, сволочь, болтаешь! Ты… Там люди жизни не жалеют, — запнулся он и заговорил тише. — Дорога у нас одна: и у вас, и у меня. Враг тоже один. Не время сейчас склоки затевать.

«Нет, бесполезно, — решил он, глядя на придурковато ухмыляющегося Чеснокова. — До чего же я жалким сейчас выгляжу».

Тот длинно зевнул.

— Мне там квартира не подготовлена. А в тюрягу что-то неохота. Ты бы убирался подобру-поздорову. Ну?

Он выпрямился во весь рост и, оскалившись, пошел на оперуполномоченного. Плотный, с широкой грудью и короткой мускулистой шеей Гришка был очень силен, подпускать к себе его было нельзя. Свиридов отступил на шаг, вскинул автомат к плечу и лязгнул затвором. Палец лежал на спуске. Григорий остановился, сотрудника милиции в упор буравили сузившиеся зеленые зрачки.

Конвоир воспользовался паузой:

— Ложись! Коробков, подойди сюда! — Зажав оружие под мышкой, не снимая пальца со спускового крючка, он одной рукой выдернул брючный ремень и протянул его бывшему бухгалтеру.

— На, вяжи ему руки. Добром не хочет, гад!

Он длинно выругался. Видя растерянность Коробкова, испуганно смотревшего то на него, то на распластавшегося вниз лицом Чеснокова, угрожающе шевельнул автоматом. — Быстрее!

— Слышь, начальник, не надо никаких рук… Так пойду, — угрюмо проговорил Чесноков. — Побузили и хватит.

Свиридов потом долго будет размышлять о том, почему не поддержали Бурого. Ни Рогозин, с кем держались они обычно вместе, ни длинноносый, заглядывающий им в рот. Так или иначе меднолицый остался в одиночестве. Пока Свиридов не тешил себя иллюзиями.

Хижняк снова подошел к носилкам. Коробков, больше не вспоминая про больные ноги, взялся за ручки с другой стороны.

Шли по лесу до темноты, держась строго на восток, шарахались от гула машин. Бельчика, меняясь, несли по очереди. Несколько раз они слышали звук близкой перестрелки, которая, вспыхивая, быстро угасала.

На ночь устроились в густом ельнике, вместо ужина выкурив по полпапиросы из свиридовской пачки «Казбека». Вениамин спать не собирался. Ему удалось удержаться на зыбкой грани полудремы почти до утра, потом взяло верх хроническое недосыпание, и, сам не заметив как, он провалился в блаженную мягкую темноту.

Свиридов очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо и повторял:

— Слышь! Вставай… вставай… идти пора. Дрыхнет, как сурок. Дождешься, пока твоя команда разбежится.

Никто не видел, как растворилась в предутреннем вязком тумане грузная фигура Бурого…

4.

В ПОЛДЕНЬ они вышли к деревне, куда вызвался сходить Гусев: узнать далеко ли немцы, и достать какой-нибудь еды.

— За харчи обязательно заплати, — повторил несколько раз оперуполномоченный, передавая десятирублевую бумажку.

У крайнего дома, куда осторожно прокрался добровольный разведчик, ему открыла дверь старушка, которая рассказала, что врагов в деревне нет, приезжали вчера на трех мотоциклах, сбили из пулемета флаг на клубе и, захватив с собой десяток кур, опять укатили. Бабка покормила его теплыми густыми щами, затем поставила большую сковородку яичницы и пошла к печке переставлять какие-то горшки, время от времени поглядывая на торопливо жующего парня и качая головой — эх, бедолага, сколько тебе еще лиха хлебать!