Библиотека Дон Кихота

Первым сдался Санчес. Он отстал ото всех, сел прямо в песок и неподвижно уставился куда-то в бесконечную даль. Пришлось вернуться к товарищу. А товарища уже как такового и не было с ними. Он ушел. Вернее, ушел его разум, его душа. Она побежала куда-то вдоль дюн. Побежала в облике красивой невесты Санчеса, весело маня его за собой, побежала туда, где начинались коварные соленые озера: оступишься — и твое тело, может быть, случайно откопают через века и на тебе не истлеет ни одна ниточка твоего сношенного вконец испанского платья XVI века, не то что кусочек тела или волос упадет с головы твоей. Пустыня любила веками сохранять земные оболочки тех, кто попадал в ее западню. Получалась все та же смерть, но только слегка похожая на вечную жизнь.

Альфа и Омега сказано не случайно и сказано в Пустыне.

Они долго тормошили Санчеса, долго пытались вывести его из забытья, пытались поставить на ноги и заставить сделать хотя бы еще один шаг вперед. Но душа Санчеса и его бренное тело давно уже потеряли связь друг с другом. Мозг и душа брели по бескрайней пустыне, нет, не брели, а бежали, бежали легко и вприпрыжку, бежали путем радости и любви вслед за прекрасной невестой, давно оставленной в цветущей Испании, в стране, чей воздух пропитан лимоном и лавром, жасмином и обязательно, обязательно ароматом только что сорванных спелых и сочных апельсинов. А тело бедного Санчеса уже не слушалось никого и волочилось по пустыне дорогой скорби, тьмы и безнадежности. И путь этот, кажется, должен был вот-вот закончиться.

И тогда вконец усталые они взяли своего товарища под руки и поволокли на себе. А ноги счастливого Санчеса, счастливого от того, что он вновь увидел свою невесту, свою любовь, безжизненно волочились вслед за телом, оставляя на песке две ровные глубокие бороздки: мысок испанского сапога, как плуг, бороздил бесплодные просторы.

Они тащили так Санчеса до тех пор, пока не поняли, что их товарищ уже давно мертв. Улыбка радости и счастья так и застыла на губах его. Тело слегка засыпали песком. На большее просто не хватило сил. Священника среди беглецов не оказалось. И тогда Мигель взял на себя эту роль. Он сам не знал, почему, но взял, видно, чувствуя свою ответственность за то, что втянул товарищей своих в эту безнадежную авантюру и доверился вероломному мавру. Мигель прочитал молитву над могилой бедного и счастливого Санчеса. Когда его засыпали песком, то песок этот забил весь рот покойника, на котором так и застыла улыбка счастья.

Потом они пошли дальше, и Мигель лишь гадал, кто следующий из его друзей точно так же присядет у подножия очередного бархана, чтобы лучше разглядеть убегающего вдаль родного и близкого человека, давным-давно оставленного им на родине, и чей испанский сапог будет также в предсмертном отчаянии бороздить, бороздить эту бесплодную, эту смертоносную почву.

Если можно было бы проследить их путь, то в глаза бросилась бы следующая особенность: сначала песок взрыхлен несколькими парами ног, идущими почти след в след, как по глубокому снегу. След ровный, глубокий. Он вытоптан, вытоптан людьми более или менее твердо держащимися на ногах. А затем с определенной периодичностью появляется вдруг глубокая бороздка по бокам. Такую бороздку можно оставить только мыском сапога, как будто проводишь черту, границу, разделяющую что-то. Бороздка становится все короче и короче и все чаще и чаще вырастает очередной песочный холмик. И дальше все повторяется вновь в такой же последовательности. Мысок испанского сапога упорно пытался провести грань между миром видимым, миром пустыни, и миром невидимым, но необычайно радостным и счастливым. И все больше и больше друзей Мигеля предпочитали один мир другому.

Теперь они уже не мечтали о побеге, теперь они хотели одного — вернуться в свою неволю, дабы выжить. Выжить, чтобы затем вновь попытаться бежать. У каждого, кто пошел с Мигелем в пустыню, не было ни малейшей надежды на выкуп. Это были благородные бедняки, испанские идальго без гроша в кармане, чей капитал — лишь несгибаемое мужество и честь, и каждый из них готов был в свою очередь прочертить мыском испанского сапога ту грань, что разделяет два мира на высокий и низкий, прочертить, опираясь уже мертвой рукой на плечи товарищей своих, друзей по бедности, несчастью и мужеству.

Мигель знал, что многие его товарищи по побегу были из Эстремадуры. Он сам набирал их, готовясь к опасному делу. А Эстремадура — это самый бедный, самый суровый край Испании. И это кузница настоящих, отчаянных воинов-бедняков. Оттуда, из Эстремадуры, вышли Писаро и Кортес, покорившие Перу и Мексику. Эстремадура была родиной всех знаменитых тореадоров.