Библиотека литературы США

— Это ж находка просто, при здоровье вашего супруга. Человек в возрасте к питанию должен очень ответственно подходить, а кухня — основа основ, не мне вас учить, миссис О’Тул, вам самим не хуже известно. А супруг ваш в свои года мог бы быть и покрепче. Все потому, миссис О’Тул, что какая вы ни есть кулинарка, а все витамины, самый полезный жизненный элемент, вы на помойку сливаете. Да-да, на помойку, миссис О’Тул, на помойку — и супруга здоровье, и собственное. Я и думаю — как же так, такая интересная женщина, а зря время теряет и силы, стоит над плитой, когда вам всего и делов: наложили в этот научный агрегат, чего там надумаете на ужин, и пошли в залу, книжечку себе читаете, пока оно варится, или волосы можете завивать.

— У меня волосы свои вьющие, — сказала Розалин. Деннис чуть не взвыл у себя в засаде.

— Гос-сп… ну, миссис О’Тул! Вы подумайте! Когда я в первый раз увидел ваши волосы, я решил — ну и ну, это ж надо, какие шикарные волосы, конечно, они завитые! Хотел даже способ узнать завивки, чтоб жене рассказать. Ну, уж если ваши волосы так вьются безо всякого витамина, вот недельки через две вы моей кастрюлькой попользуетесь, и тогда я на них погляжу!

Розалин сказала:

— Разве ж я о внешности о своей пекусь? Муж вот плохой стал, что правда, то правда, мистер Пендлтон! Ох! Посмотрели бы вы на него, когда он помоложе был! Силен, как бык, и уж боялись его! Сколько раз, бывало, сама видела, заедет кулаком кому следует, пошлет метров на шесть — и буквально ведь из-за безделицы! Но такой отходчивый был, тут же поможет встать человеку, пыль с него стряхнет, как брат родной, скажет: «Ну-ну, забудем». Всем все прощал, даже слишком. Это его недостаток.

— А что теперь… — печалился мистер Пендлтон.

У Денниса уши горели. Он стоял за углом и подслушивал. Никогда он не весил больше семидесяти килограммов, высокий был, тощий, даже гордился своей изящностью и с той поры, как расстался со школой в Бристоле, ни разу не поднял руку ни на одно существо, будь то животное, будь то человек.

— Чудесный мужчина был, на которого женщина может рассчитывать, — сказала Розалин, — и лютый, как тигр.

«Ее послушать, я будто давно в могиле гнию, — думал Деннис. — А деньги швыряет, словно уже веселой вдовою заделалась».

Он заковылял из-за угла, чтобы высказаться и положить конец безобразию. Продавец поворотил к нему шустрые глазки и линялую улыбку.

— A-а, вот и мы, — сказал он бодрым свойским тоном, какой приберегал для мужей, — а я, мистер О’Тул, вручил, между прочим, вашей супруге небольшой презент на ваш день рожденья.

— У меня не рожденье, — сказал Деннис, кислый, как лимон.

— Это ж просто так говорится! — вклинилась Розалин весело. — Большое-большое вам спасибо, мистер Пендлтон.

— Это вам большое спасибо, миссис О’Тул, — отвечал продавец, складывая девять долларов разлюбезных зелененьких денежек. Больше кроме «до свидания» ни звука не было сказано, и вот уже Розалин — ладони щитками — следила, как фордик грохочет прочь по ухабам.

— Серьезный, порядочный человек, и семейный, — сказала она Деннису, будто в укор за его нехорошие мысли. — В Нью-Йорк ездиет, всегда все самое-рассамое, самое новейшее возит. А уж тебя как нахваливает! Не упомнит, чтоб кто в твои годы так выглядел, говорит.

— Слышал-слышал, — сказал Деннис. — Все знаю, что говорит.

— Ну и ладно, — сказала Розалин преспокойно. — Значит, и нечего повторять.

И бросилась мыть картошку, чтобы в этой своей кастрюле варить, от которой волосы вьются.

Навалилась на них зима, закружила метелями. Деннис на холод не вылезал, сидел у печи, дроглый, ворчливый, в шарфе. Розалин в натопленной кухне норовила все с себя скинуть, от работы в хлеву то и дело простужалась. Жаловалась, что руки аж сводит от холода. Соображает Деннис или нет, или полдела ему, всю зиму так сиднем и просидит, и где малый, который обещался помочь по хозяйству?

Деннис на эти глупости отмалчивался, думал, что не так уж тут много работы для здоровой бабы, а ругает она его за то, что от него не зависимо. Он не мог взять в толк, что у ней на уме, когда она плешь ему проедала из-за выкипевшего чайника, к примеру, или из-за печи загаснувшей. Как бы в один прекрасный день не взяла бы да не объявила: «Все, это не жизнь, не могу я тут больше». И ведь потащит его обратно в Нью-Йорк на какую-нибудь квартиру, а то вовсе бросит. Бросит? Неужели на такое способна? Раньше сказали бы — не поверил. Он подглядывал за ней, как в замочную скважину. Думал, как бы ее задобрить, но все не придумывалось. Часто она посмотрит на вещь какую-нибудь безобидную, календарь скажем, и вдруг сдерет со стены и бросит в огонь. «Видеть его не могу», — объяснит, и постоянно она видеть не могла то одно, то другое, иногда и корову; и чуть ли до кошек уж дело не доходило.

Как-то утром сидела она усталая, грустная и, не успел Деннис глаза продрать, начала: