Библиотека литературы США

— Нет, нет, «жуткий вид» — это, пожалуй, слишком… — подтвердила тетя Этель.

— Ну как же! — продолжала я, обращаясь к Кэт. — Черные, будто приклеенные волосы, уголки рта книзу, в точности как у той тетушки в твоей книжке «Восемь кузин». Я всегда считала, что это она и есть.

— Очень уж ты книжница, — сказала тетя Этель убежденно.

— Так это все ваши книги!

И теперь книги у них были все те же, ни одной не убавилось, не прибавилось.

— По-моему, она упала в колодец нарочно, — продолжала Кэт. — Знала, что вытащат. Там было полно народу. Это она такой свадебный подарок преподнесла своей кузине Еве и немного урвала от ее триумфа. Ой, ты меня трясешь, а не качаешь!

— Кэт, ведь так можно и обидеть человека понапрасну, — упрекнула свою дочь тетя Этель. — Я всегда говорю: бедная Сестрица Энн…

— Ладно, пусть: бедная Сестрица Энн.

— А Дайси, очевидно, только кажется, что она помнит эту историю, просто потому, что знает о ней понаслышке.

— Положим, «бедной» Сестрицу Энн называют по заслугам, — выпалила я безжалостно. — Во-первых, упала в колодец, во-вторых, старая дева.

— Да не качайся ты как очумелая! — вскричала Кэт.

— Возможно, она чувствовала, что ей угрожало, — проговорила тетя Этель. — После свадьбы Евин муж, Арчи Фидлер, пил беспробудно до конца своих дней.

— Вы мне только одно скажите, и я замолчу, — не унималась я. — Кто же этот бедняга, кому Сестрица Энн приходится сестрой?

Тут я остановила качалку и прижалась к Кэт в ужасе, что, может быть, навела разговор на дядю Харлэна. Кэт два раза напомнила мне, что тетя Этель по сей день, спустя семнадцать лет после его смерти, не может спокойно слышать имени своего мужа и сама его не произносит.

— Бедняга Бэк! Кто же еще? — ответила мне тетя Этель. — Мы с ней в дальнем родстве по двум линиям. Если уж ты спросила, то скажу тебе, Сестрица Энн ей не родная сестра. Вот почему мы всегда нарочно называли ее не иначе как Сестрицей.

— А я-то думала, вы ее дразнили, — заметила Кэт.

— Ну и дразнили немножко. Этого нельзя отрицать.

— А кто начал… — хотела я спросить, но в тот же миг Кэт нахлобучила мне на голову мою шляпу — косо, как шутовской колпак.

На улицах стояла такая тишина, что слышно было, как в приречных зарослях воркуют голуби. А в городке птицы примолкли. Мы с Кэт потихоньку покачивались в кресле — взад-вперед, взад-вперед — у постели тети Этель. Через всю комнату я видела наше отражение в трюмо. На правах гостьи я считала, что мне необходимо еще немало порассказать о себе, и уже раскрыла рот…

— А какие у него были изысканные манеры! — промолвила тетя Этель. — Никто в семье не мог с ним сравниться.

Кэт потянула и выдернула волосок у меня на затылке, тот, что низко рос. Я шлепнула ее по руке.

— Но в последнее время, когда он стал сдавать, а я не могу приехать к нему, в памяти моей живет лишь то, что о нем рассказывали в детстве. Странно, не правда ли? А ведь я знала и любила его всю жизнь. Помню, например, мне говорили, что в молодости он славился своими серенадами.

— Серенадами? — разом переспросили мы с Кэт. Нас восхищала и она сама, и ее память.

Кэт добавила:

— А я и не знала, что у него был голос.

— Голоса у него не было. Зато он был редкий грамотей. Прирожденный. Помню, только назовут слово, и он смело поднимается с места. Церковь там, знаете ли, тоже старалась как-нибудь подсобрать денег и устраивала состязания в грамотности. Дядя Феликс знал каждое слово в их картотеке. А все ж как-то раз, один-единственный раз, я его победила. Хоть и девочка была тогда, но тоже кое-что знала… И… И право же, это несправедливо…

— Что, ма?

— Несправедливо… когда тебе капают воду на язык…

— Старая сорока! Понадобилось ей про это писать.

— А слово… — продолжала тетя Этель, — слово было «фигли-мигли», ф-и-г-л-и — фигли, дефис, м-и-г-л-и — мигли, фигли-мигли.

— Ей там в глуши делать нечего, вот она и пишет нам от скуки.

— Прежде, помню, у нее часто бывали всякие причуды, — очень четко проговорила тетя Этель, будто очнувшись от сна. — И как знать, может быть, она поступила правильно… Может быть, девушка правильно поступает, что не выходит замуж, если для этого не создана.

— Тетя Этель! — вскричала я. Кэт, легко соскользнув с ручки кресла, молчала и тотчас, словно я что-то добавила, повернулась кругом, шаркнув голой пяткой по циновке, и, вскинув руку, дурашливо отдала честь.

— Ну-ка найди мне ее письмо, Кэт. Где оно? — Тетя Этель стала шарить под доской для пасьянса и под подушкой. Она нашла эту маленькую карточку с золотым обрезом, тряхнула ее, взвесила на ладони и сказала: — Ужасно, что она столько времени сидит у него на шее, вот что меня больше всего тревожит. Он всегда был такой деликатный… и все-все его близкие, кроме нас, уже покоятся на кладбище, здесь или в Нью-Йорке.

— Мама, я принесу тебе воды.

— Дайси, я должна заставить тебя съездить в Минго.

— Но я же и сама хочу поехать!

Она недоверчиво посмотрела на меня. Кэт поднесла ей стакан воды, в нем постукивала льдинка.