Библиотека в Париже

Шла неделя экзаменов, все столы в библиотеке были заняты, кроме одного места. Месье Грожан, в оранжевых наушниках, встал посреди читального зала. Наблюдая за ним, мы с Борисом сосредоточились.

– Что этот наш нестандартный друг намерен делать? – спросил меня Борис.

– «Зовите меня Ишмаэль, – начал читать вслух месье. – Много лет назад – не важно, сколько именно, – почти не имея денег в кармане и ничем не занятый на берегу, я подумал, что мог бы отправиться в плавание и увидеть морскую часть мира…»

Когда Борис показал ему на пустой стул, предлагая сесть и читать про себя, месье ответил:

– Будь я проклят, если я сяду рядом с этими надушенными еврейками!

Мисс Ридер подошла к нему, нахмурившись и сжав губы. Я впервые видела ее разгневанной. Месье отступил на шаг назад.

– Я вас выгоню сию минуту! – коротко бросила она.

Директриса окинула взглядом молодых женщин – студенток Сорбонны – и извинилась, пообещав, что они смогут заниматься спокойно.

– В этой библиотеке не место для подобных речей! – предостерегла она месье Грожана.

– Я говорю то, что другие думают, – пробормотал он.

– Подумайте еще разок, – ответила мисс Ридер.

– Не указывайте мне, что делать! – Месье взмахнул рукой, чуть не задев директрису.

Борис схватил месье Грожана за руку и потащил к двери. В вязаном жилете, с галстуком, Борис оказался на удивление ловок в роли вышибалы.

– Я хотел прочитать отрывок о сыром и дождливом ноябре в моей душе!

– Какой еще душе? – спросил Борис.

– Отпустите меня…

– Вы не жертва, – сказал Борис, выталкивая месье наружу. – Вы просто неприятный человек, который оскорбляет многих людей. Еще слово – и вы никогда больше сюда не войдете.

Мисс Ридер успокаивала читателей, встревоженных инцидентом, а я решила пойти посмотреть, как там Борис. Я нашла его в дальнем конце двора, рядом с пунцовыми розами, с которыми смотритель разговаривал, как со своими детьми. Борис прислонился к стене, крепко сжав в пальцах сигарету «Житан».

– Ca va?

Он не ответил. Я прислонилась к стене рядом с ним, и мы стали наблюдать за клубами дыма, поднимавшимися в воздух.

– После революции я был вынужден проститься со своей страной, – наконец заговорил Борис. – Было очень тяжело уезжать, но мы с братом верили, что здесь мы найдем лучший, более разумный мир. Разве Франция не страна Просвещения? В России многих людей убили в погромах. Нашего соседа убили просто за то, что он был евреем. Так что когда я слышу подобные речи…

– Мне жаль…

– Наверное, ненависть вездесуща. – Он глубоко затянулся сигаретой, и, когда выпустил дым, это походило на тяжелый вздох. – Даже в нашей библиотеке…

Папа был прав. Работа с людьми могла деморализовать. Возвращаясь домой на автобусе, я погрузилась в страницы моего преданного друга, 813, «Их глаза видели Бога». Я повернула книгу к окну, чтобы поймать слабый свет. «Она знала то, чего ей никто никогда не говорил. Например, слышала слова деревьев и ветра. Она часто беседовала с упавшими на землю семенами: „Ох, надеюсь, вы упали на мягкую землю“, потому что слышала, как семена переговариваются друг с другом. Она знала мир жеребцов, играющих на голубых пастбищах небес. Она знала, что Бог каждый вечер разрушает старый мир, а на рассвете создает новый. И это было прекрасно – видеть, как мир обретает форму вместе с солнцем и восстает из серой пыли мироздания. Знакомые вещи и люди обманули ее ожидания, и потому она медлила у ворот, высматривая дорогу к бегству…»

Когда автобус со скрипом остановился на красный свет светофора, я оторвалась от книги.

Где это мы? Я поискала взглядом знакомые ориентиры – и увидела отцовский комиссариат, огромное, унылое здание. Я оказалась далеко от дома, но, может быть, я смогла бы вернуться с папа, если он еще на службе. Я окинула взглядом улицу, высматривая его автомобиль, но увидела самого папа, в низко надвинутой на лоб фетровой шляпе, а рядом с ним – какую-то женщину. Возможно, он утешал сейчас жертву преступления, например ограбленную лавочницу… Тут я заметила вывеску на здании за их спинами – отель «Нормандия». Нет, это, наверное, портье или горничная. Папа усмехнулся каким-то словам женщины и поцеловал ее – не в щеку, а в губы, крепко.

Как он мог так поступить с маман? Эта шалава даже хорошенькой не была, у нее были редкие волосы и толстые щеки. К счастью, светофор загорелся зеленым, и автобус потащился дальше по булыжной мостовой, увозя меня от них.

Чувствуя себя совершенно больной, я вышла на следующей остановке. Шагая домой, я пыталась найти смысл увиденного. Как давно это продолжается? Что такого сделала маман, чем она это заслужила? Или она чего-то не сделала? Я перелистывала страницы своей памяти. Как-то вечером маман сказала, что папа предпочитает ужинать вне дома. Она имела в виду именно это?

В прихожей я бросила сумку с книгами и громко позвала Реми. Он читал «О мышах и людях».

– Стейнбек подождет! – заявила я ему.