Бич Божий

Рослый, стройный, с окладистой русой бородой, подстриженной в кружок, в коротком, опушенном соболем, парчовом кафтане, которые по стану перехвачен был алым кушаком, Годичан являлся перед двором византийского императора олицетворением физической и нравственной силы.

После вступительного приема посла великого царя гуннского Феодосий раскланялся с Годичаном и Орестом и попросил их отдохнуть с дороги, обещая, что они не будут им забыты, как послы великого царя. Это было напоминанием о том, что он хорошо одарит их подарками.

Посольские подарки имели в то время довольно важное значение, и послы судили по подаркам о степени величия и значении того, к кому они посылались. Секрет подарков заключался не в ценности их, а во вкусе. Надо было сделать послам такие подарки, которые бы пришлись им по нраву. Насколько послы восточных владык были в этом отношении не требовательны, видно из того, что они нередко в первое время довольствовались, как подарком, одним только стручковым перцем, особенной породы луком и чесноком, которых не производила их земля. Разумеется, этого нельзя сказать про время более позднейшее, когда славяне, знакомясь все более и более с западом, постигли настоящую суть золота и драгоценных тканей. При Аттиле зачастую послы даже и отправлялись к иностранным державам для того только, чтобы получить хорошие подарки.

Презирая сам лично золото, ткани и драгоценные каменья, Аттила, однако, придворным своим давал полную свободу роскошничать как им угодно: позволял носить одежды, вышитые золотом, украшать сбрую своих коней серебром и кистями, заводить в доме золотую и серебряную посуду[28] и т. п. Роскошь при Аттиле дошла до того, что не только приближенные его, воеводы, полководцы, но даже и простые воины, разумеется более достаточные, носили дорогие кафтаны и полукафтанья из шелковой материи и украшали сбрую коней серебром и золотом.

Как великий, гениальный человек, Аттила очень хорошо понимал, что он велик величием своих воинов, и поэтому всегда старался обогащать их, в некотором роде даже поощрял их слабости.

А сам Аттила среди них был велик и недосягаем и в своей простой шерстяной бурке.

Аттила даже как бы рисовался простотою своей жизни.

Действительно, контраст был поразительный: придворные и воины в серебре, золоте, каменьях, а властелин, их властелин, перед которым дрожали две великие империи, перед которым каждый из его воевод был ничтожнее песчинки незаметной, — в грубой, серой бурке, ничем не украшенной, и в простой холщовой рубахе!

Оставив императора, послы, Орест и Годичан, отправились в отведенные им роскошные покои дворца византийских императоров.

Взбешенный требованием Аттилы, Феодосий положительно не знал, что предпринять, чтобы хоть несколько умерить требования победителя.

Окружавшие его придворные стояли в недоумении.

Наконец Феодосий встал и дал знак, чтобы его оставили одного.

Придворные, один по одному, вышли из посольского покоя императора, тихо перешептываясь между собою о предстоящей придворной грозе.

Оставшись один, Феодосий в раздумье быстро начал ходить из угла в угол, потом подошел к столу и ударил небольшой пальмовой палочкой по серебряной дощечке, которая висела между двух мраморных столбиков.

Приятный звон серебра раздался в посольском покое и быстро смолк.

На звон вошел евнух Хрисафий и почтительно остановился у дверей.

Некоторое время Феодосий не замечал вошедшего любимца, потом, увидав, быстро подошел к нему, положил руку на его плечо и проговорил:

— Ты прав, Хрисафий: поступить иначе я не могу. С этим согласна и Евдокия. Я ей уже передал о твоем совете. Согласна также и сестра моя, Пульхерия, и Марциалий.

Хрисафий склонил голову и поцеловал лежащую на его плече руку.

— Прав, прав! — продолжал Феодосий. — Но как же это сделать? Я, признаюсь, не знаю.

— Повели мне, властелин, поступить так, как я найду лучшим, — ответил Хрисафий каким-то полумужским, полуженским голосом.

Феодосий помолчал и потом спросил:

— И ты, Хрисафий, надеешься?

— Властелин, — отвечал Хрисафий, — не в нашей власти исполнить то, что хотелось исполнить. Но, как верный раб твой, я приму все меры, чтобы замысел нам удался.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал в раздумье Феодосий, — я тебе верю, много верю, и думаю, что ты поможешь мне. Ступай, делай то, что тебе угодно. Только, пожалуйста, прошу тебя, не беспокой меня: я так утомлен, так расстроен этим варварским посольством, что готов слечь в постель.

Поклонившись и поцеловав руку у Феодосия, Хрисафий вышел и тотчас же отправился в покой к Годичану. Но так как он не знал славянского языка, то взял с собой переводчика, Вигилу.

Хрисафий с Вигилою вошли к Годичану как нельзя более кстати.

Годичан ходил и с любопытством осматривал стены, на которых искусной рукой были написаны картины из греческой мифологии.

— Посол великого царя, — заговорил через переводчика Хрисафий, — не хочет ли осмотреть и другие покои императорского дворца?

Годичан изъявил свое согласие.

Они пошли осматривать императорский дворец.