Бич Божий. Божье знаменье

– И то, не дадим! – подхватывали такие же удальцы. – Пришел невесть откуда, и бьет наших жрецов, и в бога нашего не верует. На что нам такой князь! Готы и те с нами так не делали! Они не рушили веры нашей. А этот пришел невесть откуда и тут свои порядки заводит! На что нам такой князь! Долой такого князя!

Более благоразумные усмиряли удалых:

– Полно, будет вам, ребятки! Как бы беды не вышло…

– Какая беда! Одну беду бедовать, другой не миновать!..

– Аль мы не кыяне? Аль уж мы только и годимся в челядинцы к готам да венедам! Да пущай они у нас челядинцами будут, а не мы у них…

– Полно, будет вам, ребятки! Как бы беды не вышло…

Но чем более уговаривали удальцов, тем более они храбрились, кричали, махали руками и находили себе новых последователей.

Толпа их быстро увеличивалась, и они уже во всеуслышание заявляли свое недовольство новым князем:

– Долой Болемира! На что нам Болемир! Он безбожник! Не верует ни в каких богов!

К сумеркам толпа возмутителей страшно возросла.

Венеды сначала смотрели на все это, как на шуточную проделку кыян, смеялись, сами шутили, но, когда увидели, что кыяне не на шутку поднимают против Болемира возмущение, сообщили ему о том.

Болемир и сам давно уже знал о происходящем, но он тоже относился к этому безучастно и равнодушно. Сознавая, что он действительно дерзко нарушил веру единокровного ему племени, он хотел дать кыянам некоторую свободу, чтобы они, пользуясь ей, излили на него свою горечь и простили ему его поступок.

Но он ошибся в кыянах.

Торгуя с Ахаией и нередко посещая Византию, многие из кыян вынесли оттуда влияние фракийцев и римлян, которые в эту эпоху отличались особенным свободомыслием к правителям, которые им почему-либо не нравились, и буйными проявлениями своей народной силы.

В свою очередь, кыяне ошиблись в Болемире; не по их силам было бороться с таким князем, как он.

Вечером, когда уже весь Киев был возмущен против Болемира и возмутители, махая в воздухе оружием и зажженными смоляными палками, вызывали Болемира с его венедами на бой, Болемир выехал из занятых им хором и повелел, чтобы все еще стоявшая станом у Киева орда двинулась к городу.

Орда быстро появилась в городе. С появлением ее кыяне не успокоились, а еще более подняли вызывающий на бой крик и гам.

Тогда перед кыянами, посланный Болемиром, появился Данчул.

Данчул заговорил к народу:

– Меня послал князь сказать вам, чтобы вы мирно разошлись по домам и не кричали. Князь прощает вас.

– Не хотим Болемира! – гудела толпа. – Не надо нам Болемира! Долой такого князя!

– И такое ваше последнее слово? – улучив минуту, спросил Данчул.

– Последнее! Последнее! Долой князя! Долой Болемира!

Данчул затрубил в голосистую трубу. Из стана послышалась такая же труба.

Вскоре весь Киев огласился кликами боя, стонами, воплями, рыданиями. Как демоны носились обручники венедские по стогнам Киева и истребляли все, что попадалось им под руки. Им повелено было истребить всех кыян без исключения. К утру некого уже было истреблять, и напрасно опьяненные кровью и усталостью венеды рыскали по домам, клетям и землянкам, отыскивая живых. Везде валялись одни трупы: трупы младенцев, матерей, жен, стариков, отроков, девиц. Там лежала целая груда отрубленных голов, там туловищ, там с изуродованной грудью валялось тело молодой женщины, а рядом с ней, рассеченный надвое, ее малютка, там целая хижина была набита обрывками человеческого мяса… А кровь? Кровь виднелась повсюду: в домах, на домах, на листьях, на траве, на одежде победителей и побежденных, везде, везде, и даже воздух был пропитан запахом одной крови. Трудно было дышать в этом воздухе, но победители дышали им. Дышал им и сам Болемир, виновник стольких несчастий, виновник стольких потоков крови.

Более сорока тысяч кыян погибло в одну ночь.

Объезжая город, тупо и безучастно смотрел на все происшедшее победитель.

Глава V. Новые хоромы

Под наружной оболочкой Болемирова спокойствия скрывалось, однако, что-то такое, что несколько тревожило его. Перед ним лежали уже не трупы врагов его родины, готы, а те же славяне, как и он и его венеды, и кроме того: младенцы, жены, старцы.

Чем-то зловещим пахнул на него этот опустошенный славянский город, где он захотел создать великую столицу великого нового царства.

«Где же мое величие? – думал он. – И неужели оно в этом бесцельном истреблении и правого, и виновного? Да и на что мне оно, это величие? Да и для кого оно? Неужели для меня? Но я один, один, как вот это бездушное тело, кинутое кем-то без сожаления: некому пожалеть, некому помянуть добрым словом. Несчастный! А он жил, а он радовался, и кто же прекратил его жизнь, его радость?»

Болемиру страшно было сознаться, что он, один он, грозный повелитель новой, появившейся у севера орды.

И тяжело ему стало дышать этим едким, пропитанным кровью воздухом, хотелось подышать чистым, свежим воздухом, хотелось подышать теми полями, лугами и лесами, которыми он дышал когда-то, в раннем детстве на берегах любимого Немана, широкого, величественного…

Почти бессознательно он куда-то поворотил своего коня.