Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест

Ринат вновь выглядел нищим суфийским дервишем, который, прикрывая грязное тело дерюгой, ищет небесные истины в земной жизни. Правда, для этого ему пришлось немало повозиться. Найдя подходящую грязную лужу в укромном местечке, он несколько раз плюхнулся в нее. Обсохнув на солнце, снова залез в туже самую лужу. Затем тщательно извозился в дорожной пыли, посадил на одежду с десяток колючек, острым камнем нанес на руки и ноги царапины.

— Готов съесть свой драный молитвенный коврик, если кто-то сможет признать в этом оборванце имама Шамиля. Даже борода по другому смотрится, — рассмеялся Ринат, внимательно разглядывая свое отражение в зеркале воды встретившегося на пути источника. — Пусть Джавад со своими людьми выкусит. Дай Бог, до своих дойти… Там можно будет и рассчитаться.

Путь назад вышел утомительным, тяжелым. Ведь Ринат, помня о карауливших его врагах, старался выбирать нехоженые тропы, которые больше подходили для круторогих туров[8] с их острыми копытами. Обходя людные стоянки, забирался на такие верхушки скал, что захватывал дух от открывающихся красот. Несколько раз срывался, кувырком пролетая десятки метров по осыпающимся кручам и только чудом не ломая себе шею. Ночами мерз, кутаясь до посинения в старый шерстяной хала и проклиная хана Джавада и его род до последнего колена. Днем изнывал от палящего солнца, заставлявшего смотреть на дорогу сквозь щелки в веках.

От такого пути была лишь одна польза — возможность собраться с мыслями и неторопливо обдумать свои предстоящие шаги. Глубокая тишина и неземные виды вокруг создавали у него медитативное настроение, во время которого вещи, казавшиеся ранее сложными, превращались в нечто просто и понятное.

— Ладно, с экономикой и социалкой вроде все понятно. Ханам и бекам дадим пинка, самым упертым сделаем «секир башка». Их безумные налоги отменим, введем что-нибудь попроще и поменьше. Это позволит горцам немного вздохнуть. Рабство тоже в бан. При мечетях сделаем начальные школы, чтобы дикости меньше стало, а адекватности побольше. Кроме того, пусть муллы объясняют политику партии народу. А то некоторые такие репы наели, что уже непонятно, кому они служат — Всевышнему или Мамоне, — бормотал он, на автомате переставляя ноги по тропе. — Главное, что делать с идеологией? Пока у нас из каждой щели и угла кричат о газавате, то есть о войне с неверными, собственно, русскими. Это не есть гуд, в конечном итоге… Нужна такая позитивная идея, чтобы и рыбку съесть и косточкой не подавиться.

Пробухтев это, он в очередной раз на умолк надолго.

Молчание, изредка прерываемое громкими матерными возгласами, продолжалось довольно долго. Мысли все время шли по какому-то замкнутому кругу, не желая выходить за его пределы. В голове крутились какие-то избитые, иногда даже вызывающие смех, идеи. «Мать его, попробуй придумай! У нас вон в Союзе целых тридцать лет великие ученые думали-думали о новой идеологии, а ничего толком не придумали. В итоге, пришли к идее зарабатывания бабла. Разве не к этому нас всех призывали рожи с голубых, мать их, экранов? Колотите, колотите бабло и будет вам счастье… Не-ет! Неправильно это! Нельзя переводить все в деньги. На Кавказе это может кончиться таким замесом, что всем тошно станет — и своим и чужим. Нужно что-то совершенно иное. Качественно другое. Такое, что могло бы совместить в единое целое и горскую гордость, и кавказскую воинственность, и фанатичную религиозность, и безрассудную смелость, и дикую жестокость, безумный фатализм. Пожалуй, ближе всего к этому самурайский кодекс! Б…ь, будем лепить кавказского самурая! Горского сегуна со своими правилами! Ой, не могу…».

Представляя в голове узкоглазого самурая с длинной бородой и горским кинжалом, Ринат свалился с ног и заржал, как безумный. Когда же успокоился, то вновь задумался. После некоторого обдумывания идея о бусидо[9] начала казаться ему не такой уж и плохой.

Причудливое движение его мысли напоминало корни горного дерева, которое всю свою жизнь вынуждено было изо всех сил цепляться за цели в скале, на многометровой глубине искать прожилки воды. В голове ежесекундно возникало большое число ассоциаций, взаимосвязей между идеями. Вылетали какие-то куски из фильмов, когда-то прочитанных книг и журналов, что-то услышанное от знакомых и друзей. Одни образы рождали другие, другие наталкивали мысль на третьи. Одно цеплялось за другое. Постепенно его идея начинала «обрастать мясом», приобретая более или менее завершенный вид.

— А почему, собственно, нет? Пусть горцы станут отдельным служилым сословием, как казаки. У них будет свой кодекс чести, свои обычаи и традиции, свои знаки отличия. Завязать все на идее военного служения. Пусть каждый горец самого детства мечтает служить самому императору, который будет выступать не много ни мало помазанником Божьим. Это будут новые самураи, преторианцы и янычары в одном флаконе. Разве российскому царю не будут нужны такие воины, которые преданы ему едва ли не на уровне инстинкта⁈