Бич Нергала

Пастыри и ануннак зачарованно глядели, как жрец Черного Круга неуверенно толчется в дверном проеме перед мозаичным кругом, занимающим чуть ли не весь пол просторного зала. На разной высоте над кругом висели на тонких тросах или вовсе безо всякой видимой поддержки многочисленные предметы самого опасного вида, напоминавшие метательное оружие кхитайцев, шипастые кистени пиратов моря Вилайет, прихотливо изогнутые крисы островитян южного Вендийского океана и иные снасти, коим и названия-то не подберешь. Не могло быть сомнений, что при малейшем прикосновении к любой из плиток мозаики весь этот смертоносный арсенал пустится в дикий пляс.

Круг можно было просто-напросто обойти, не встретив никаких препятствий, но жрец, по всей видимости, напрочь исключал эту возможность. Когда одноглазый занес ногу над «ареной», Абакомо не поверил собственным глазам — неужели волшебник такой квалификации способен угодить в столь примитивную психологическую западню?

«Гость» нерешительно опустил подошву на шестиугольную лазуритовую пластину, та слегка утонула под его тяжестью, а затем с треском разломилась, и маг завопил — из его стопы торчал вверх зазубренный железный шип величиной с наконечник кавалерийской пики. Отчаянно размахивая руками, чтобы не упасть, маг рывком освободил ногу; на зазубринах остались кровавые клочья мяса.

Абакомо поморщился, преодолевая тошноту, пастыри возбужденно ахнули. Тут бы «гостю» остановиться и призадуматься, но, видимо, страшные испытания этой ночи сказались-таки на его сообразительности и интуиции. Он отступил на три шага и с разбегу прыгнул в круг.

С этого мгновенья он был обречен. Перейти «арену Эрры» не сумел бы ни один смертный, даже наделенный колдовским могуществом. «Арена» была чрезвычайно сложна в устройстве и обслуживании, требовала много энергии и людского времени, зато действовала наверняка. Если, конечно, злоумышленник решался двинуться напрямик вместо того, чтобы спокойно обойти ловушку по кругу. Абакомо сам не взялся бы объяснить, что побудило его увенчать охранную систему летней резиденции такой экстравагантной западней, рассчитанной на явного безумца. Может быть, все те же отцовские проповеди о рыцарской морали, въевшиеся в сознание? Пусть враг коварен и беспринципен, пусть он заслуживает самой страшной кары, но если он явился по твою душу, нельзя лишать его всех до единого шансов на победу. Иначе ты докажешь, что сам ничем не лучше него.

Маг Черного Круга отказался поверить, что голый серый пол вокруг мозаичных плит не заключает в себе опасности. Он предпочел явную угрозу тайной, и теперь, глядя на кровавые брызги, разлетающиеся по «арене Эрры», Абакомо гадал, как бы он сам поступил на его месте.

Во всяком случае, он бы первым делом хорошенько подумал.

Глава 5

В шатре Каи-Хана не умолкал щебет — по всем стенам висели проволочные клетки с певчими птицами, двоим ражим телохранителям вменялось в обязанности холить и лелеять голосистых пестрых узниц. По традиции правитель Апа в походе жил аскетом, а свою долю добычи регулярно отправлял с обозом на родину, подавая пример воинам. Но некоторые слабости он себе все же позволял (кто из великих безгрешен?). Он повсюду возил с собой клетки с пичугами и покуривал кхитайский опий, тогда как его подданные обходились в пути без домашних любимцев и довольствовались обычно слабенькой вендийской коноплей. А еще он первым (и с полным правом) тешился с женщинами, которых его орда захватывала в разбойничьих набегах.

При виде черноволосой зеленоглазой красавицы Зивиллы у него всякий раз текли слюнки, а по низу живота и бедрам разбегался огонь, от которого любой из его воинов давно потерял бы голову. Но Каи-Хан недаром в тридцать восемь лет (возраст для апийского вождя более чем преклонный) все еще правил страной и водил в походы шайку отчаянных головорезов. И недаром это сонмище непослушных, недисциплинированных буянов с каждым днем все больше напоминало регулярную армию. Он умел, когда надо, держать норов в узде и ждать своего часа. Он ценил своих новых союзников и прощал им чистоплюйство, хотя, на его взгляд, оно заслуживало только презрения.

И Каи-Хан клятвенно обещал себе: пока не выжмет из них без остатка свою выгоду, он будет потакать всем дурацким капризам, даже удавит для острастки кого-нибудь из своенравных молодцов, если они вздумают задирать агадейцев. Он едва не сломал челюсть своему любимцу Ияру, когда узнал о его «джигитовке» на коне Бен-Саифа; только неописуемый ужас, застывший в глазах бледного сотника, смягчил удар огромного кулака.

Но сейчас, сидя на иранистанском ковре перед кальяном и глотая опийный дымок, сдобренный южными благовониями, он откровенно сожалел, что в первый же день, когда знатную пленницу привезли в его стан два серых латника, не заявил о своей привилегии. Зря, что ни говори, он церемонится с дерзкой красоткой. Отвесить бы ей крепкую оплеуху, повалить на четвереньки, заголить распрекрасную дворянскую задницу и сделать то, за что женщины уважают настоящих мужчин. Глядишь, козочка стала бы куда сговорчивее.