Бич Нергала

Солнце клонилось к полудню, а голова пегого — к земле. До Когира еще полтора дня езды, но, конечно, не на таком коне. Зивилла снова оглянулась. У сопровождающих лошади низкорослые, зато широкогрудые и крепконогие, только такие и годятся для долгих степных походов. Кому-то из этих увальней придется отдать своего коня, и вряд ли он придет в восторг от ее идеи — для апийца конь что родной брат. Но несколько золотых монет из кошелька на поясе когирянки и две-три весомые угрозы, конечно, его убедят. Что ж, быть посему, и не стоит с этим тянуть, когда время решает все.

Она взмахом руки остановила эскорт, слезла с иноходца, для уверенности в себе выдернула из-за подпруги нагайку и повернулась к троим степнякам. Внушительные мужики — косая сажень в плечах, челюсти, что твои подковы, а глаза, как у диких кабанов, в сезон случки, — крошечные, налитые кровью. Бешеные.

— Кто из вас, благородные господа, согласится уступить своего коня даме?

Самый здоровенный из них громко фыркнул, встрепенулись вислые усы. Его приятели заржали, раздевая Зивиллу глазами. «Спокойно!» — сказала она себе, чувствуя, как ходят желваки.

— Или среди вас, — произнесла когирянка, — не найдется ни одного галантного кавалера?

— Хаммун, кажись, ты у нас самый галантный, — с усмешкой сказал вислоусый, и его приятель с длинными сальными волосами, заплетенными в дюжину косичек, осклабился и изобразил поклон. — Помирать буду, вспомню, как галантно ты распинал ту кхитаяночку.

— Надо ж было доказать плутовке, что и нам не чужда цивилизованность, — сообщил Хаммун. — Какой-нибудь некультурный северянин позабавился бы с ней, да сразу и прирезал, а у меня она две недели подыхала. И все воспитывала меня, воспитывала!

Зивилла мрачно кивнула. До чего же наглые подонки! Но жизнь научит и не с такими ладить.

— Что ж, Хаммун, я прошу о пустяковой услуге. Слезай с коня и садись на моего. Мы поедем дальше, а ты возвращайся в стан и скажи Кай-Хану, что я тебя отпустила.

— Ну, как отказать в такой вежливой просьбе? — Губы Хаммуна расползлись еще шире, открывая частокол зубов с черными проемами щербин. — Я бы непременно согласился, кабы не один должок за тобой, госпожа.

— Какой еще должок? — насторожилась дама Когира.

— Какой еще должок! — передразнил Хаммун, оглядываясь на своих приятелей. — Нешто забыла, радость моя, наше романтическое свиданьице у сральника? Недаром говорят, девичья память — что змеиная шкура, по семь раз скидывается.

Зивилла поморщилась, ей все меньше нравился этот разговор. Перевязь с прямым тонким клинком давила на плечо, кинжал оттягивал пояс, — сталь просилась на волю. «Не резон, — напомнила себе когирянка. — Совсем не резон. У Каи-Хана длинные руки. К тому же, слишком многое поставлено на кон. Один опрометчивый шаг, и все пойдет прахом».

— Ты что, Хаммун, рехнулся на солнцепеке? — спросила она недобрым тоном. — Мне недосуг тебя уговаривать, и едва ли кое-кто обрадуется, когда узнает, что из-за ослиного упрямства его слуги я не смогла сделать дело, ради которого послана в Когир. Сейчас же слезай с коня, или я сама попрошу Каи-Хана, чтобы он похоронил тебя и твоих дружков в той выгребной яме, с которой у тебя связаны столь яркие воспоминания. Даю десять золотых, а будешь канителиться, заберу коня даром.

Трое наездников расхохотались, хлопая себя по животам и ляжкам, затем Хаммун назидательно произнес:

— Вот что я тебе на это скажу, радость моя…

— Девять «токтыгаев».

— Девять? Ишь ты! На один, стало быть, меньше. Вот что я тебе скажу, радость моя. Уговаривать меня бесполезно, потому как мне шлея попала под хвост…

— Восемь монет.

— …И торговаться я не расположен. Это раз. Во-вторых, у нас в Апе нету ни хозяев, ни слуг, а есть только воины и вожди, и вождей мы выбираем сами.

— Семь.

— Кай-Хан, конечно, вождь что надо, но в последнее время мы его что-то плоховато понимать стали, а когда такое случается, мы, простые воины, устраиваем сход и маракуем: как быть дальше? Не пора ли выбрать нового соправителя? Благо, желающих хоть…

— Шесть золотых. И хватит молоть языком, а то останешься ни с чем.

— …Отбавляй. Мы б уже давно собрались и все уладили по-привычному, кабы нашему вожаку не пошел фарт. Такой добычи, как в этом походе, я сроду не видал. Вон, даже казну в Кара-Ал отправили, тяжело, понимаешь, при себе таскать. Ну, чего молчишь, заслушалась, что ль? Говори: пять золотых.

— Пять золотых, — сказала Зивилла, краснея от гнева.

— Не пойдет. — Хаммун явно решил поиздеваться всласть. — На кой ляд мне пять вшивых монет, когда вот тут, — он хлопнул короткопалой пятерней по замшевой седельной сумке, — в двадцать раз больше, а у нас еще впереди Бусара, и Самрак, и твой драгоценный Даис. Нет, красавица, не продам я тебе коня. А вот отдать могу. Хочешь, отдам?

«Подвох! — предупредил Зивиллу внутренний голос. — Эта мразь что-то задумала».

— Хочу, — процедила она сквозь зубы.

— Бери! — Хаммун расплылся в мерзейшей улыбке. — Бери, радость моя. Только одно условие. Ты меня сама с коня стащишь. Да губками, губками! Вот за него!